—Мудрое решение, — кивнул Антемий. — Тут ведь самое важное…

— …соблюсти приличия, — закончил за него Одоакр. Антемий бросил на него удивленный взгляд: оказалось, что этот грубый солдат способен быстро усваивать политические уроки!

— Наставник отправится вместе с мальчиком? — спросил старик.

—Я ничего не имею против этого. Мальчик должен продолжить свое образование.

— Когда они уедут?

— Как можно скорее. Я не хочу новых неприятностей.

— Могу ли я узнать, где именно они поселятся?

— Нет. Об этом я сообщу только командиру сопровождающего отряда.

— Я должен приготовить все для долгого путешествия, или для краткого?

Одоакр на мгновение заколебался.

— Путь будет довольно долгим, — ответил он, наконец. Антемий кивнул и удалился с поклоном.

Одоакр тут же вызвал офицеров, входивших в его личный совет; это были люди, достойные доверия. Среди них был и Вульфила, все еще раздраженный после недавней стычки со своим командиром. Им подали обед. Когда они все уже уселись и перед каждым была поставлена тарелка с мясом, Одоакр заговорил о том, куда было бы лучше всего отправить в изгнание мальчика. Один из воинов предложил Истрию, другой — Сардинию. Кто-то сказал:

— Это все слишком далеко, трудно будет за ним присматривать. Тут есть один островок в Тирренийском море, голый и негостеприимный, бедный во всех отношениях, и он с одной стороны находится достаточно близко от побережья, а с другой — вполне далеко. И там до сих пор сохранилась старая императорская вилла, она стоит на совершенно неприступном утесе. Она частично разрушилась, но жить в ней пока можно. — Воин встал и подошел к стене, на которой была нарисована большая карта империи, чтобы показать некую точку в Неаполитанском заливе: — Вот, Капри.

Одоакр ответил далеко не сразу, явно обдумывая и другие варианты.

Но, наконец, он сказал:

— Да, похоже, это и в самом деле наилучшее место. Достаточно изолированное, однако в случае необходимости туда нетрудно добраться. Мальчика будет сопровождать сотня воинов, лучших, какие у меня есть. Я не желаю новых сюрпризов. Подготовьте все необходимое; я дам вам знать, когда настанет пора отправлять его.

Как только вопрос места ссылки был решен, разговор перешел на другие предметы. Все пребывали в отличном настроении. Они, наконец, добрались сюда, в центр сосредоточения великих сил; и теперь они вполне оправданно ожидали для себя роскошной жизни. Все должно было принадлежать им: поместья, слуги, женщины, стада, виллы и дворцы. И от восторга варвары пили сверх всякой меры. Когда Одоакр, наконец, отправил их прочь, большинство были настолько пьяны, что им понадобилась помощь слуг, чтобы добраться до своих комнат и устроиться на дневной отдых — это был один из тех римских обычаев, которые они переняли с особым пылом.

Один Вульфила оставался серьезным и мрачным, но лишь потому, что мог пить, не пьянея. Одоакр задержал его.

— Послушай, — начал Одоакр, — я решил возложить на тебя ответственность за мальчика, потому что ты единственный, кому я могу доверить эту задачу. Ты мне уже говорил, что ты обо всем этом думаешь; теперь позволь мне сказать, что думаю я. Если с парнишкой что-то случится, неважно, что именно, отвечать за это будешь ты, и твоя голова в таком случае будет стоить меньше, чем те объедки, что я отдаю собакам. Тебе понятно?

—Чего тут не понять, — проворчал Вульфила — Вот только мне кажется, ты скоро пожалеешь о своем решении насчет мальчишки. Но — командуешь тут ты, — добавил он таким тоном, что можно было не сомневаться: он имеет в виду — «пока командуешь».

Одоакр все понял, но предпочел промолчать.

В утро их отъезда дверь комнаты Ромула распахнулась, и вошли две служанки, чтобы разбудить его и подготовить к отъезду.

— Куда они нас повезут? — спросил мальчик.

Девушки переглянулись, потом негромко заговорили, обращаясь в основном к Амброзину, уже давно вставшему:

— Мы не знаем наверняка, но Антемий полагает, что вы поедете на юг. Судя по тому, что ему приказали подготовить для путешествия, по количеству провизии, он решил, что ехать вам придется неделю, а может, и больше. Возможно, это будет Неаполь, или Гата, а может даже и Бриндизи, но вряд ли, так он думает.

— А потом? — спросил Амброзин.

— Это все, — ответила одна из служанок. — Но куда бы вас ни увезли, это будет навсегда.

Амброзин опустил голову, стараясь скрыть свои чувства. Девушки поцеловали руку Ромула, говоря:

— Счастливого пути, Цезарь, да хранит тебя Бог!

Вскоре после этого люди Вульфилы вывели Ромула и Амброзина наружу через дверь напротив базилики. Дверь самой базилики была открыта настежь, и они увидели гроб, окутанный покровом, — гроб стоял в конце нефа, окруженный зажженными светильниками. Торжественная церемония прощания с Флавией Сереной должна была вот-вот начаться. Антемий, под бдительным присмотром одного из воинов Одоакра, подошел к Ромулу и почтительно приветствовал мальчика, поцеловав его руку. Он сказал:

— К несчастью, ты не сможешь присутствовать на похоронах твоей матери, но, возможно, это в каком-то смысле и к лучшему. Да будет твой путь спокойным, мой господин, и да поможет тебе Господь.

— Спасибо тебе, Антемий, — сказал Амброзин, коротко кивая.

Он шагнул к экипажу и открыл дверцу для Ромула, но мальчик сделал несколько шагов к порогу базилики.

— Прощай, мама, — прошептал он.

Смутный образ начал понемногу проясняться. Сначала это было просто тусклый свет, зеленоватые отблески. Потом очертания стали более отчетливыми, обозначенные бледным утренним солнцем: огромный водоем, полный зеленой воды, и маска сатира с разинутым ртом, из которого вытекала струйка.

Широкие трещины во влажном изогнутом своде над головой пропускали немножко света, и лучи танцевали на стенах и поверхности водоема. С потолка свисали пучки волосатого папоротника, а вокруг стояли на пьедесталах уродливые обломки статуй. Это было старое, заброшенное святилище нимф.

Аврелий попытался сесть, но от резкого движения боль пронзила все его тело, он застонал. И тут же несколько перепуганных лягушек шлепнулись в стоячую воду.

— Эй, поспокойнее! — раздался рядом с Аврелием чей-то голос. — У тебя отличная здоровенная дыра в плече, и она может снова открыться.

В памяти Аврелия сразу же всплыла картина его бегства через лагуну… и испуганный ребенок, и прекрасная женщина, смертельно бледная… и душевная боль, охватившая Аврелия, оказалась куда сильнее боли, терзавшей его тело.

Он повернул голову; голос, как оказалось, принадлежал человеку лет шестидесяти, с обветренной загорелой кожей, выдубленной соленым морским воздухом. Он был одет в доходившую до колен тунику из грубой шерстяной ткани, а его лысую голову прикрывал шерстяной колпак.