Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И еще вы представляете интересы британского бизнеса, — игриво напомнила она.
— Это не грех, Тесса, — он старался отвести взгляд от ее манящей груди. — Коммерция — не грех. Торговля с развивающимися странами — не грех. Торговля, между прочим, и помогает им развиваться. Торговля оставляет надежду на реформы. Те реформы, к которым мы стремимся. Торговля приводит их в современный мир. Позволяет нам помочь им. Как мы можем помочь бедной стране, если мы сами не будем богаты?
— Чушь собачья.
— Не понял?
— Лицемерная, чистейшая, напыщенная собачья чушь, если тебе нужна развернутая характеристика, которой потчует всех Министерство иностранных дел вообще и Пеллегрин в частности. Оглянись вокруг. От торговли бедные не становятся богаче. Прибыли не идут на реформы. Они идут на подкуп продажных государственных чиновников и на пополнение счетов в швейцарских банках.
— Я абсолютно не согласен с такой…
Но Тесса прервала его:
— Значит, в архив и забыть. Так? Никаких действий в настоящий момент не предпринимать. И подпись: Сэнди. Великолепно. Прародительница демократии в очередной раз показывает себя лицемерной лгуньей, проповедуя свободу и права человека для всех, кроме тех мест, где у нее есть возможность заработать бабки!
— Это несправедливо! Да, приспешники Мои — преступники, и старик будет править до ближайших выборов, то есть еще пару лет. Но нельзя все рисовать в черных красках. Слово, сказанное в нужное ухо, коллективное решение стран-доноров о прекращении помощи, тихая дипломатия приносят результат. И Ричард Лики вошел в состав кабинета, чтобы поставить заслон коррупции и убедить доноров, что их помощь больше не пойдет на обогащение ближайшего круга Мои, — он почувствовал, что чуть ли не цитирует депеши, приходящие из Форин-оффис. Хуже того, она тоже это почувствовала, потому что ее губы разошлись в широкой усмешке. — Настоящее у Кении, конечно, не очень, но у нее есть будущее, — оптимистично добавил он. И замолчал, в надежде, что она то ли знаком, то ли словом покажет: да, они движутся к некоему подобию перемирия.
Но Тесса, он вспомнит это позже, не годится в миротворцы, так же, как ее ближайшая подруга Гита. По молодости они еще верят в существование такого понятия, как простые истины.
— В документах, которые я тебе передала, есть фамилии, даты и номера банковских счетов, — гнет она свою линию. — Компромат собран на конкретных министров. Может, об этом тоже стоит шепнуть в нужное ухо? Или никто не будет слушать?
— Тесса.
Она уходила от него, хотя он пришел, чтобы быть к ней ближе.
— Сэнди.
— Твоя позиция мне понятна. Я тебя слышу. Но, ради бога, во имя благоразумия, не можешь же ты серьезно предполагать, что высокопоставленный чиновник, в нашем случае Бернард Пеллегрин, начнет охоту на ведьм, в качестве которых выступят поименованные тобою министры кенийского правительства! Кстати, и мы, британцы, не сумели полностью изжить коррупцию. Так что, посол Кении в Лондоне должен указывать нам, каким образом очистить наши ряды?
— Все это — жалкие отговорки, и ты это знаешь, — сверкнула глазами Тесса.
Он не замечает появления Мустафы. Тот входит бесшумно, ставит на ковер между ними маленький столик, с серебряным подносом, серебряным кофейником и серебряной вазочкой (сервиз принадлежал ее матери), наполненной песочным печеньем. Смена декораций стимулирует воображение Тессы, в своем поведении не чуждой театральности. Она опускается на колени у столика, разводит плечи, выпячивает грудь так, что платье едва не лопается, и перемежает речь колкими вопросами о его вкусах.
— Тебе черный, Сэнди, или с капелькой сливок… я забыла, — спрашивает она с насмешкой в голосе. — Такая уж у нас фарисейская жизнь, — говорит она ему. — За нашей дверью континент гибнет, а мы стоим, на ногах или на коленях, у столика, пьем кофе с серебряного подноса, тогда как совсем рядом голодают дети, умирают больные, а продажные политики грабят нацию, которая их и избирала. Охота на ведьм, твои слова, прекрасное начало. Назовите их, заклеймите позором, отрубите им головы, выставьте их на кольях над городскими воротами, говорю я. Беда в том, что толку от этого нет. Газеты Найроби каждый год публикуют «Список позора», и всякий раз в нем фигурируют одни и те же кенийские политики. Никто не уволен, никого не волокут в суд. — Она протягивает ему полную чашку, для этого приподнимается с колен. — Но тебя это не волнует, не так ли? Ты выступаешь за статус-кво. Ты принял такое решение. На тебя никто не давил. Оно твое. Твое, Сэнди. Как-то раз ты посмотрел на свое отражение в зеркале и подумал: «Привет, я, отныне я принимаю мир таким, как он есть. Я делаю все, что могу, для Британии, и называю это своим долгом. И неважно, что долг этот включает в себя и поддержку одного из самых отвратительных правительств на этом свете. Я все равно буду его выполнять.» — Она предлагает ему сахар. Он молча отказывается. — Так что, боюсь, нам не найти взаимопонимания, не так ли? Я хочу высказывать свое мнение. Ты хочешь, чтобы я зарыла голову в песок, рядом с твоей. Женщина и мужчина по-разному понимают свой долг. Обычное дело.
— А Джастин? — спрашивает Вудроу, разыгрывая последнюю карту и заранее зная, что это не козырной туз. — Как он вписывается в этот расклад?
Тесса замирает, чувствуя ловушку.
— Джастин — это Джастин, — устало отвечает она. — Он сделал свой выбор, как я — свой.
— А Блюм, полагаю, это Блюм! — фыркает Вудроу. Движимый ревностью и злостью, он таки произносит фамилию, хотя давал себе зарок обойтись без этого. Она же не раскрывает рта, ждет, чтобы он показал себя еще большим дураком. Что он и делает. Без малейшей запинки. — Ты не думаешь, к примеру, что ставишь под угрозу карьеру Джастина? — осведомляется он.
— Поэтому ты и пришел ко мне?
— Главным образом да.
— Я-то думала, что ты пришел, чтобы спасти меня от меня самой. Теперь выясняется, что ты пришел спасать от меня Джастина. Как благородно с твоей стороны.
— Я полагал, что интересы Джастина не расходятся с твоими.
Резкий, невеселый смех, ее злоба возвращается. Но, в отличие от Вудроу, Тесса не теряет самоконтроля.
— Святой боже, Сэнди, ты, должно быть, единственный человек в Найроби, который может себе такое представить! — Она встает, игра окончена. — Я думаю, тебе лучше уйти. Люди начнут говорить о нас. Я больше не буду посылать тебе никаких документов, надеюсь, тебя это обрадует. Мы не можем допустить, чтобы ты потерял благорасположение посла, не так ли? А не то ты можешь остаться без повышения…
Прокручивая в памяти эту сцену, как он прокручивал ее двенадцать последних месяцев, вновь испытывая унижение и раздражение, чувствуя спиной тот презрительный взгляд, которым она его проводила, Вудроу выдвинул ящик инкрустированного столика, который так любила мать Тессы, и сунул в него руку, чтобы выгрести все содержимое. «Я напился, я обезумел, — говорил он себе, объясняя тот поступок. — Я хотел совершить что-то отчаянное. Пытался обрушить крышу над головой, чтобы увидеть чистое небо».