Выйдя из медпункта, мы начали раздавать привезенные с собой солнцезащитные очки и шапки с козырьками. Результаты были самыми разнообразными и подчас неожиданными. Одна молодая мама с плачущим и сильно щурящимся ребенком на руках взяла у нас пару крошечных детских очков и надела их на личико малыша. Ребенок успокоился, в его поведении возникла разительная перемена. Он перестал щуриться, широко открыл глаза и принялся с любопытством смотреть по сторонам. Зато старуха, самая старая больная с ахроматопсией на острове, возмущенно отказалась от предложенных очков, сказав, что прожила без них восемьдесят лет и не собирается надевать их на посмешище соседям и внукам. Однако многим другим взрослым и подросткам с ахроматопсией очки понравились. Они морщили носы от непривычной тяжести очков, но было видно, что яркий свет перестал донимать их с прежней силой.

Говорят, что когда Витгенштейн к кому-нибудь приезжал, он мог оказаться либо самым покладистым, либо самым трудным гостем. В первый день он ел с большим аппетитом и удовольствием все, что хозяйка подавала на стол, но все остальное время при каждом приеме пищи он требовал, чтобы ему подавали то же самое. Многим подобное поведение кажется странным и даже патологическим, но не мне – я обладаю теми же наклонностями и считаю такое предпочтение совершенно нормальным. В самом деле, предпочитая однообразное питание, я, в отличие от Кнута и Боба, просто наслаждался неизменной пищей Пингелапа. Наш завтрак, который, впрочем, затем повторялся в виде обеда и ужина, состоял из таро, бананов, плодов пандана, хлебного дерева, ямса и тунца, за чем следовали папайя и кокосовые орехи с их вкусным молочком. Я обожаю рыбу и бананы, и такая диета пришлась мне по вкусу.

Однако все мы единодушно восстали против «Спама», который подавали три раза в день – к завтраку, обеду и ужину. Я недоумевал, почему островитяне так привязаны к этой дряни, имея возможность придерживаться здоровой, питательной и вкусной диеты? Особенно поражает тот факт, что островитяне с трудом могут позволить себе эту «роскошь», потому что им и без того не хватает денег, которые они могут выручить лишь вывозом на Понпеи копры, ковриков и пандановых плодов. Я вспомнил беседу с толстым консервным королем в самолете, а теперь, на Пингелапе, смог воочию убедиться в силе этого поистине болезненного пристрастия. Как получилось, что не только на Пингелапе, но и на других островах Тихого океана люди стали прожорливыми жертвами этой гадости, несмотря на ее вред и дороговизну? Оказывается, я был не первым, кто заинтересовался этой загадкой. Позднее, когда я прочитал книгу Поля Теро «Счастливые острова Океании», я узнал о его гипотезе, касающейся наркотической зависимости местного населения от «Спама»:

«Моя теория заключается в том, что каннибализм, к которому прежде было склонно население Океании, нашел свою отдушину в пристрастии к «Спаму», потому что эти консервы напоминают близкий к вкусу свинины вкус человечины. «Длинные свиньи» – так называли в Меланезии «отваренных» людей. Фактом является то, что людоеды Тихого океана эволюционировали, или, может быть, деградировали до пожирателей «Спама». Если же у них нет под рукой этой пакости, то они с удовольствием едят солонину, вероятно из-за присущего ей привкуса мертвечины».

Кстати, насколько мне известно, на Пингелапе не было традиции людоедства24.

Не знаю, является ли пристрастие к «Спаму» сублимацией каннибализма, как думает Теро, но для всех нас стала большим облегчением поездка на плантацию таро – главного источника пищи островитян. Плантация занимает десять акров болотистой почвы в середине острова. Пингелапцы говорят о таро с благоговейным почтением, и каждый из них по очереди работает на этой плантации, принадлежащей общине. Земля тщательно очищена от мусора и перекопана вручную. После такой вспашки в землю сажают побеги длиной около восемнадцати дюймов. Побеги растут с изумительной быстротой и скоро достигают в высоту десяти и более футов. Крона образует балдахин из широких треугольных листьев. Уход за плантацией осуществляют, по традиции, женщины, работающие здесь босиком в грязи, доходящей до щиколоток. Женщины облагораживают почву и собирают урожай. Тень, которую отбрасывают большие листья, делает эту рощу излюбленным местом встреч, особенно для людей с маскуном.

На плантации растут таро дюжины разных сортов, а их большие, богатые крахмалом клубни различаются по вкусу – от горького до сладкого. Корни можно есть сырыми, а можно высушивать и хранить про запас. Таро – это главная сельскохозяйственная культура Пингелапа, и в памяти народа до сих пор сохраняется рассказ о том, что во время тайфуна Ленгкиеки плантация была залита соленой водой и погибла, отчего великое множество людей умерло голодной смертью.

Когда мы уходили с плантации, к нам подошел – не слишком уверенной походкой, но полный решимости – какой-то старик и спросил, не может ли Боб дать ему совет. Старик очень боялся, что ослепнет. У старика были мутные зрачки, и Боб, осмотрев его позже в медпункте с помощью офтальмоскопа, поставил диагноз – катаракта, но не нашел другой патологии. Боб сказал старику, что ему должна помочь операция, которую можно сделать в Понпеи, после чего зрение скорее всего снова станет хорошим. Старик широко улыбнулся и обнял Боба. Когда Боб попросил Делиду, которая согласовывала сроки визитов медсестры на Пингелап, внести имя старика в список нуждающихся в глазной операции, Делида заметила, что старику крупно повезло, что он встретил нас. Если бы он к нам не подошел, сказала Делида, то наверняка ему дали бы окончательно ослепнуть. Медицинские услуги на Пингелапе недостаточно доступны: приоритетом пользуются больные, требующие неотложной помощи. Катаракта (как и ахроматопсия) не считается приоритетным заболеванием, а операцию по удалению катаракты вообще считают слишком дорогим вмешательством. Старик, конечно, получит необходимое лечение, но это будет исключением из правила.

На Пингелапе я насчитал пять церквей; все они конгрегациональные. Такое количество церквей в одном месте я не видел с посещения меннонитской общины в провинции Альберта. Здесь, как и там, в церковь ходят почти все. Если же люди не ходят в церковь, то поют церковные гимны и посещают воскресную школу.

Духовное вторжение на остров всерьез началось в середине девятнадцатого века, и к восьмидесятым годам того же столетия все население было обращено в христианство. Но даже теперь, после того как сменились пять поколений и жители Пингелапа всей душой прикипели к христианству, они все же сохранили благоговение и ностальгию по старой религии, которая укоренилась в душах, почве и растительности, истории и географии острова. Идя по лесу, мы вдруг услышали пение, оно было таким чистым и неземным, что у меня снова, в который раз, возникло ощущение, что я нахожусь в зачарованном месте, в каком-то ином мире, на острове духов. Продравшись сквозь густой подлесок, мы вышли на небольшую поляну, где увидели дюжину детишек, певших вместе с учителем церковный гимн под утренним солнцем. Или они пели гимн утреннему солнцу? Слова относились к христианству, но вся обстановка, все чувства были пропитаны здешней мифологией и язычеством. Гуляя по острову, мы часто слышали обрывки песнопений, обычно даже не видя певцов, – то были бестелесные хоры и голоса. Они казались невинными, почти ангельскими, но, прислушавшись, мы могли уловить в них какую-то двусмысленную, дразнящую ноту. Если сначала я, слыша эти песнопения, думал об Ариэле, то потом мне в голову пришла мысль о Калибане, и каждый раз, заслышав поющие голоса, которые словно галлюцинация заполняли атмосферу Пингелапа, я всякий раз вспоминал об острове Просперо: