вино, допил и посмотрел на Гадеса исподлобья:

– Думаешь, это все дело рук Деметры?

– Потеря памяти – безусловно. Но скелет – это слишком жестоко даже для нее.

– Тебе напомнить, сколько смертных она прокляла, потому что они при встрече ей тапочки не под тем углом подали? – Хмыкнув, Харон налил себе еще. – А что насчет смерти богов?

– Да зачем это Деметре?

– А зачем кому-то еще?

Гадес пожал плечами. Он и правда не представлял. Убийство бога не давало никакой силы убийце, тот просто… исчезал.

– Меня больше беспокоит другое, – сказал он. – Персефона перерождается сотни лет. Это непреложный закон.

– Это прихоть Деметры, одобренная твоим братом, – пробормотал Харон.

Но Гадес не обратил внимания и продолжил:

– Боги тоже вечны. Как и границы Подземного царства. Все законы сейчас нарушаются, и я не знаю, к чему это может привести. Но… ты ощущаешь?

Гадес сделал широкий жест рукой, как будто призывал Харона прислушаться к миру вокруг. Ощутить его. Нахмурившись, тот замолчал, а через мгновение в глазах Харона отразилось понимание.

Подземный мир был продолжением Гадеса, его созданием, его кровью и его силой, всегда ощущавшейся за спиной. Он сразу понял, как что-то неуловимо меняется в самой ткани миров.

Пока никаких разрывов, только помехи, искажения, отдающиеся вибрацией вдоль позвоночника.

– Я не знаю, кто может сознательно нарушать законы мироздания, – глухо сказал Гадес. – Невозможно предсказать последствия. Не знаю, связано ли это все друг с другом и… почему происходит.

Он поставил пустой бокал, но больше наливать не стал.

– Я должен вернуться. А ты следи за тем, что творится здесь, и сообщай обо всех изменениях. Но, проклятье, Харон, научись уже присылать сообщения на телефон!

– Тут мобильники не работают, – хмыкнул Харон.

Взгляд Гадеса мог испепелить: он отлично знал, что силы Харона хватит, чтобы отправить сообщение на простое человеческое устройство.

– Ладно, – проворчал Харон. – А где Гипнос? Он вообще живой?

– Наверное, – пожал плечами Гадес.

– Эй, он в твоей группе играет, тебе лучше знать!

– На днях концерт, поговорю с ним.

– Ладно уж, иди.

– Только сделаю еще кое-что.

Асфодели невольно тянули головки к его ногам, когда он шагал по траве. Цербер шел за спиной Гадеса и остался там же, когда бог смерти опустился на одно колено перед скелетом. Провел над ним рукой, и на миг кости обратились сияющими искрами, а потом пеплом осыпались на землю.

В Подземном мире не было дверей, Гадес мог перенестись из любой его точки, но в этот раз он почти ощущал, как ткань мира не хочет его отпускать. И Гадес отлично знал то, что не озвучил Харон: сейчас место короля в его царстве, чтобы одним своим присутствием вернуть равновесие, укрепить границы и вечные законы.

Но и Харон понимал, что Гадес просто не мог остаться. Только не тогда, когда Персефона одна в мире смертных, беззащитная и не помнящая себя.

Он не только смерть.

Открыв глаза, Гадес посмотрел на внимательного Сета, застывшую Нефтиду и даже замершего в ожидании Амона. Но потом перевел взгляд на Софи:

– Тебе пора домой.

– Что? – Она едва не задохнулась от возмущения. – Сначала вы заявляете, что вы – древние боги… да я тут за один вечер столько увидела, что половины понять не могу!.. А теперь ты хочешь просто отправить меня домой?

– Да.

Софи уже набрала в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить, но тут вмешался Амон, осторожно говоря:

– Гадес, она права, ты можешь и ей все рассказать.

– Нет, – отрезал он, вспоминая скелет среди светящихся асфоделей и темной земли Подземного мира. Если Персефона ничего не помнит, значит, не стоит сразу ей рассказывать, кто она такая, а остальным Гадес хотел поведать полную историю. – К тому же нам ведь не нужны проблемы с ее матерью? Только не сейчас.

Амон закатил глаза и понимающе кивнул. Чем дольше Деметра не будет знать, что Персефона уже встретилась с Гадесом, тем лучше.

– Я никуда не поеду, – заявила Софи.

Гадес не был намерен спорить. Он просто подотпустил свою силу, давая ей проникнуть в Софи, на миг сбивая ее дыхание.

– Ты. Поедешь. Домой.

В глубине души Гадес надеялся, что сила, возможно, заставит Софи хоть чуть-чуть вспомнить что-то, но в ее глазах отразилось только удивление и ни капли понимания – она не помнила.

И это каждый раз больно ударяло по Гадесу.

Но он ничуть не изменился в лице и спокойнее добавил:

– Скоро у «Стикса» концерт, приходи, там и поговорим. Но сейчас уже поздно. Я вызову тебе такси.

Софи промолчала – и не произнесла ни слова до тех пор, пока не приехала машина и Гадес сам не открыл ей дверцу. Софи помедлила и хмуро посмотрела на Гадеса. Тот сказал спокойным тоном:

– Приходи на концерт. Там поговорим.

– Обещаешь?

– Да.

Софи это удовлетворило, и она нырнула в машину, а Гадес вернулся в квартиру. И в коридоре, стряхивая с волос и одежды уличную морось, услышал голос Амона:

– Ну вы же понимаете. Он и она. Сила их притяжения будет работать в любом случае. Он хочет ее, а она хочет его. И когда они овладеют друг другом, Подземный мир обретет свою королеву.

Усмехнувшись, Гадес вошел на кухню:

– Вижу, Амон ввел вас в курс дела.

Нефтида кивнула и начала снова заваривать чай. А Сет усмехнулся:

– Если это твоя жена, мог быть с ней и повежливее.

– Я бог смерти, – отрезал Гадес, – а не милоты.

6

Я пойду за тобою во тьму.

Я паду за тобою во тьму.

Я и есть та тьма, что отражается в глубине твоих глаз.

Персефона говорила ему это. Шептала, не отрывая взгляда от его лица. Сжимая в руке плод граната так крепко, что по белой коже тек алый, будто кровь, сок. Она смотрела в глаза бога смерти и бесстрашно отправляла в рот зернышки, зная, что они привяжут ее к нему, к Подземному царству. К той жизни, которую она выбрала сама и в которую не сможет вмешаться даже мать.

Они повенчаны гранатовым соком.

Терпким вкусом, что смешивался на их губах. Алыми каплями, что срывались в бархатную тьму, которая окутывала короля мира мертвых – а теперь и его королеву.

И в ее приоткрытые губы уже он шептал те же слова.

Я пойду за тобою во тьму.

Я паду за тобою во тьму.

Я и есть та тьма, что отражается в глубине твоих глаз.

Гадес сидел на корточках перед клубом и почесывал Цербера между ушей. Сейчас тот оставался в облике добермана,