– Моего отца? Мать говорит, что его звали Сигварт. Ярл Малых островов. Не знаю, где это.

Они долго сидели молча, потом легли спать.

* * *

Было уже позднее утро, когда на следующий день Шеф и Эдрич осторожно выбрались из тростников. Сытые и невредимые, приближались они к развалинам Эмнета.

Все дома сгорели, некоторые превратились просто в груды пепла, у других остались почерневшие балки. Дом тана и ограда исчезли, не видно церкви, кузницы, путаницы мазанок фрименов, навесов и землянок рабов. Бродили кое-где люди, они рылись в пепле или сидели у колодца.

Когда они оказались в самом поселке, Шеф обратился к женщине, служанке матери: – Труда. Расскажи, что случилось.

Она в страхе смотрела на него, невредимого, с мечом и щитом.

– Лучше иди... повидайся с матерью.

– Моя мать здесь? – Шеф почувствовал прилив надежды. Может, и другие здесь. Может, Альфгар уцелел И Годива. Где Годива?

Они последовали за женщиной, которая с трудом ковыляла впереди.

– Почему она так идет? – спросил Шеф, глядя на ее неуклюжую болезненную походку.

– Ее изнасиловали, – кратко ответил Эдрич.

– Но... Но Труда не девственница.

Эдрич ответил на его невысказанный вопрос.

– Насиловать можно по-разному. Когда женщину держат четверо, а пятый насилует, когда все возбуждены, могут порвать мышцы и поломать кости. И даже хуже, если женщина сопротивляется.

Шеф снова подумал о Годиве, он сжал рукоять щита, и костяшки его пальцев побелели. Не только мужчины расплачиваются за поражение в битве.

Они молча шли за Трудой, которая хромала перед ними, и подошли к наспех сделанному шалашу, он был сооружен из полуобгоревших досок и бревен, прислоненных к уцелевшей части изгороди. Труда заглянула внутрь, произнесла несколько слов, знаком подозвала мужчин.

Внутри лежала леди Трит на груде старых тряпок. По болезненному выражению лица и по тому, как неуклюже и неуверенно она двигалась, ясно было, что с ней обошлись не лучше, чем с Трудой. Шеф склонился к ней и взял ее за руку.

Говорила она шепотом, ослабленным ужасными воспоминаниями.

– Не было никакого предупреждения, никакой возможности подготовиться. Никто не знал, что делать. Мужчины вернулись прямо с битвы. Они еще спорили, что делать. И эти свиньи захватили их за спором. Нас окружили, прежде чем мы поняли, что они здесь.

Она смолкла, поморщилась от боли и пустыми глазами посмотрела на сына.

– Они звери. Убили всех, кто мог сопротивляться. Остальных собрали в церкви. Тогда начинался дождь. Вначале они отобрали девушек и молодых женщин, а также некоторых мальчиков. Для рынка рабов. А потом... потом привели пленников, захваченных в битве, и...

Голос ее дрогнул, она закрыла лицо грязным передником.

– Они заставили нас смотреть...

Она заплакала. Немного погодя, казалось, что-то вспомнила и пошевелилась. Схватила Шефа за руку и впервые посмотрела прямо ему в глаза.

– Шеф. Это был он. Тот самый, что тогда.

– Ярл Сигварт? – спросил с трудом Шеф.

– Да. Твой... твой...

– Как он выглядит? Рослый человек, с темными волосами, с белыми зубами?

– Да. И на руках золотые браслеты. – Шеф вызвал в памяти картину схватки, почувствовал снова, как разрубает меч противника, как делает шаг вперед, готовясь нанести смертельный удар. Неужели Бог уберег его от смертного греха? Но если так, что же Бог допустил потом?

– Он не мог защитить тебя, мама?

– Нет. Он даже не пытался. – Голос Трит стал снова жестким и контролируемым. – Когда она разошлись после... после представления, он приказал им грабить и развлекаться, пока не услышат боевой рог. Они забрали наших рабов, связали их, но остальных, Труду и других... Нас передавали от одного к другому...

– Он узнал меня, Шеф. Он меня помнил. Но когда я просила его, чтобы он оставил меня только для себя, он рассмеялся. Сказал... сказал, что я теперь наседка, а не цыпленок, а наседки должны сами заботиться о себе. Особенно те наседки, которые убегают. И меня использовали, как Труду. Даже больше, потому что я леди, и многим это показалось забавным. – Лицо ее исказилось от гнева и ненависти, на мгновение она забыла о боли.

– Но я ему сказала, Шеф! Сказала, что у него есть сын. И этот сын однажды найдет его и убьет!

– Я постараюсь, мама. – Шеф колебался, он хотел задать еще один вопрос. Но Эдрич задал его первым.

– На что они заставили вас смотреть, леди?

Глаза Труды наполнились слезами. Неспособная говорить, она махнула рукой, приглашая их выйти из убежища.

– Идемте, – сказала Труда, – я покажу вам милосердие викингов.

Мужчины пошли за ней, прошли через усеянные пеплом остатки сада к другому наспех сделанному убежищу у развалин дома тана. Около него стояла группа людей. Время от времени кто-нибудь заглядывал внутрь, заходил, потом снова выходил. Выражение их лиц трудно было понять. Горе? Гнев? Все-таки, в основном, подумал Шеф, просто страх.

В убежище стояло корыто для корма лошадей, наполненное соломой. Шеф сразу узнал светлые волосы и бороду Вульфгара, но лицо словно принадлежало трупу: белое, восковое, нос заострился, кости торчат под плотью. Но Вульфгар не мертв.

На мгновение Шеф не мог сообразить, что видит. Как может Вульфгар лежать в этом корыте? Он слишком велик для этого. У него рост больше шести футов, а корыто – Шеф знал это по побоям, вынесенным в детстве, – не больше пяти футов в длину... Чего-то не хватает.

Что-то у Вульфгара не так с ногами. Колени доходят до края корыта, но дальше только неопрятная повязка, обернуты культи, тряпки покрыты грязью и кровью. И запах разложения, запах горелого мяса.

С растущим ужасом Шеф увидел, что рук у Вульфгара тоже нет. Остатки рук скрещены на груди, и тут культи, перевязанные выше локтей.

Сзади послышался голос:

– Его поставили перед нами. Положили на бревно и отрубили топором руки и ноги. Сначала ноги. Каждый раз прижигали отрубленное раскаленным железом, чтобы он не умер от потери крови. Сначала он проклинал их и боролся, потом стал просить, чтобы ему оставили хоть одну руку, чтобы он смог сам есть. Они смеялись. Рослый, ярл, сказал, что все остальное ему оставят. Оставят глаза, чтобы он смог видеть красивых женщин, оставят яйца, чтобы он мог желать женщин. Но он никогда не сможет сам снять штаны.

И вообще ничего не сможет делать сам, понял Шеф. Теперь в любом своем действии, чтобы поесть и помочиться, он будет зависеть от других.

– Он теперь heimnar, – сказал Эдрич, используя норвежское слово. – Живой труп. Я слышал о таком. Но никогда не видел. Но не беспокойся, парень. Инфекция, боль, потеря крови. Он долго не проживет.