— Ха-ха-ха! Вы поняли? А я и забыла совсем, что вы тоже можете говорить по-французски, — весело расхохоталась Мура.

Должно быть, этого не следовало говорить, потому что на лице незаметно подкравшейся к ним madame Sept выразилось самое неподдельное отчаяние.

— Venez ici, m-lle Kiriloff! Vous etes insupportable![24]— шипит она по адресу Муры.

Все оживление сразу слетает со смуглого и ярким румянцем разгоревшегося личика, и с убитым видом Мура подходит выслушивать нотации о хорошем тоне. Когда она возвращается снова к своему кавалеру, героически выжидавшему в стороне конца нравоучения, неаполитанский рыбак говорит ей весело, желая подбодрить свою приунывшую даму:

— Как ни строга ваша почтенная директриса, как ни несправедлива она к вам — такому славному маленькому человечку, тем не менее я должен благословить ее.

— За что? — и глаза Муры снова загораются оживлением.

— А за то хотя бы, что она дала мне возможность узнать вашу фамилию. Вы m-lle Кирилова, да?

— И ничуть ни бывало! — разражается хохотом Мурочка и так машет руками, что срывает колпак с головы какого-то не вовремя подвернувшегося Пьеро.

— Моя фамилия Pa… — начинает она и вдруг обрывает фразу на полуслове и вспыхивает, как зарево. — Нет, нет, ни слова больше!.. Я должна молчать.

— О чем вы должны молчать, m-lle Pa?

— Ха-ха-ха, вот так фамилия!

— Но ведь вы же сами так назвались.

— Послушайте, господин мичман, или неаполитанский рыбак, все равно, я нечаянно чуть не открыла вам тайны, которую никто не должен знать в пансионе, — самым серьезным образом говорит своему кавалеру Мура, — может быть, когда-нибудь потом я вам ее открою, если нам суждено еще встретиться, но сейчас я беру с вас торжественное слово, что вы никому не скажете, что я не Кирилова, а…

— Pa… — подсказывает со смехом моряк.[25]

— Ну, да… если хотите.

— Клянусь! Клянусь! Клянусь! — говорит он деланым басом.

— Это очень мило с вашей стороны. И в награду за ваше молчание я расскажу вам, пожалуй, про все мои несчастья.

Веселое, модное Ки-ка-пу только что кончилось, и Мурочка в ожидании следующего танца прогуливается со своим кавалером по зале.

Обмахиваясь веером, она рассказывает ему и про неудачную окраску волос парика, и про билет с объявлением, и про карикатуры под воздушными шарами, и про неудачное купанье беленькой Ами, сибирской кошки, и прочее, и прочее, и прочее…

Молодой мичман от души хохочет.

Вдруг Мура замолкает среди самой оживленной беседы и, принимая натянуто-неестественный вид, начинает вести разговор в духе хорошего тона, которым так добросовестно начиняет их madame Sept.

— Monsieur, — говорит она с величавым жестом, — чем будете вы занимать великосветскую девицу хорошего тона?!

— О, это не по моей части, — смеется мичман, поняв шутку, — а вот если бы вы разрешили покатать вас на яхте… Вы чувствуете, какой дивный ветер подул с моря?

Действительно, в открытую дверь залы ворвалась свежая, душистая волна ночного ветра и заколебала воздушные облака тюля, газа и кружев на изысканных костюмах дам и девиц.

— Прогулка на яхте — при луне, о, какая прелесть! — и Мурочка радостно хохочет, совершенно забыв об окружающей ее обстановке. — Постойте, я только позову спортсменку, — неожиданно говорит она.

— Кого?

— Соню Алдину — поклонницу всяких видов спорта. Она точно так же, как и я, любит такие прогулки.

— Прекрасно, а я тем временем пойду заказать лодку.

Неаполитанец спешит на далекий мол, убегающий в море, где спекулирует своими яхтами и паровыми лодками какой-то почтенный денди из финнов. А Мурочка в это время разыскивает спортсменку довольно-таки примитивным способом.

— M-lle Sophie! M-lle Sophie! Ay-ay! — кричит она звонко на пляже, нимало не заботясь о том, что курорт — не лес.

Наконец, обе девушки сталкиваются случайно у памятника Петра Великого, возвышающегося посреди курортного сада. Лицо «рыбачки» красно от негодования, губы дрожат, и из глаз ее готовы брызнуть слезы.

— In corpore sano, mens sana![26]А она придирается и шипит, как змея, точно я не бог весть что натворила! — жалуется она Муре плачущим голосом. — А что я сделала дурного в сущности: в полторы минуты положила его на обе лопатки…

— Кого вы положили на обе лопатки, несчастная, — допытывается со смехом Мура.

— Да Пьеро… Знаете, соседнего реалиста… Тоже хвастунишка, подумаешь! Чемпион мира какой выискался! Хвастал, что выжимает по четыре пуда, а сам сразу — шлепс. «Мускулы у вас, — говорит, — как у нашего дворника Филиппа». У меня это, видите ли. Но это все оправдание. При чем тут мускулы, когда ловкость важна. Верите ли, детка, чуть не заревел от обиды. Это пятнадцатилетний оболтус-то… А тут, как назло, Септиха… Увидела и давай шипеть, что это скандал, что это позор для всего пансиона. Не скандал и не позор, а настоящая французская борьба по всем правилам. А она ничего не понимает…

— Ха-ха-ха! — так и залилась веселым смехом Мура. — Куда уж ей понять! Ха-ха-ха!

— Да, вам хорошо хохотать. А она велела сейчас же домой отправиться с Эми. И жетон сняла.

— Ну, а мы, вместо того чтобы домой, покатаемся на яхте.

— Что? — глаза спортсменки сразу просияли, и унылое лицо ожило и просветлело. — Да вы что, шутите, детка?

— Какие там шутки! Давайте руку и бежим скорее!

— Ах вы прелесть моя! — и, схватившись за руки, рыбачка и Folie бросились бежать вдоль освещенного электричеством пляжа.

Нет, решительно не везло madame Sept в этот вечер! Едва оставив Софи Алдину, победившую какого-то пучеглазого мальчугана по всем правилам французской борьбы, почтенная директриса бросилась по направлению курзала на поиски за сестрою, с целью передать ей свое неотступное решение собирать пансионерок домой. Для сокращения пути к главному входу почтенная директриса свернула в боковую, темную аллею. Здесь было тихо и мертво. Заглушенными звуками доносилась сюда музыка бального оркестра.

Причудливыми призраками казались в темноте деревья и кусты.

Вдруг странный грозный голос прогремел неподалеку от madame Sept, заставляя ее задрожать всем телом. Ноги француженки подкосились, и она опустилась на первую попавшуюся скамью.