говорит мне: тебя Татьяна на квартиру взяла? Я: ну. Да она, говорит, такая жадная! У нее двенадцать соток огорода, и только две лунки огурцов и пять веточек помидоров, а все остальное засажено цветами на продажу. И сколько ж ты платишь? Да много плачу, говорю, и пошла. Она: а что ты такая неразговорчивая будто? А чем, говорю, хвастаться-то?

А потом на фабрике мы с Галей вместе воротнички подшивали. Я у нее спрашиваю: ты где живешь? Она: да на Школьной, а ты у Татьяны живешь, я знаю, ее еще Бабой Ягой зовут. Мы у тети Дины живем, в ее огороде работаем, она нас бесплатно кормит и за квартиру не берет. Уходи оттуда! И Галя меня привела к тете Дине – та самая женщина с колонки оказалась. Такая хорошая – арбузов принесет, и мы объедаемся. Все говорила: дочечки, дочечки мои! И мне тетя Дина говорит: Лена, я у себя на работе рассказывала про твои похождения, и мне Инна подсказала, что 521-м заводе такие деньги большенные платят и на пенсию в 45 лет уходят. 521-й – номер по стране, вискозный завод, химволокно делали. Хотя, какие там 45 лет на таком производстве, до них еще дожить надо умудриться… Но я разве тогда знала? Уволилась и перешла на химическое волокно.

Время идет, готовимся к Новому году. Я у Гали спрашиваю: а ты с кем дружишь-то? Она говорит: с Пушкиным. Как с Пушкиным?! Она: да знаешь, такой, сволочь, красивый, кудрявый, как Пушкин. Только Пушкин был черный, а мой русый, как лен. Его Витькой звали, царствие небесное, тоже умер… Я Гале и говорю: хоть бы посмотреть на твоего Пушкина! Да мы, говорит, с получки деремся с ним, а в аванс миримся. Так сейчас мы разодрались. Аванс подойдет, и он придет на проходную. А живет на квартире у Николая. Николай, говорит, играет и на гармошке, и на баяне, и на балалайке, и на гитаре, а какой красивый он! И вилки делает, и ложки, и финки!

На фабрике в столовую пошли мы, спускаемся, а Галя говорит: вон мой Пушкин пришел, с Николаем. Их двое только на проходной. Я глянула: мать родная! И прилипла. Надо, чтоб он был мой. И звать-то его Николаем! Это ведь сбывается все, что мне еще в родной деревне предсказали. Что приедешь ты в город на букву Н, встретишь там судьбу на букву Н, роста вы с ним будете одинакового, стоять будете на берегу, и звезда упадет. А мы с ним росту, и правда, одинакового – 172 сантиметра, и живет он на берегу Оби.

Витька с бутылкой пришел, мировую, мол, делать будем. Николая с собой привел. Их двое, мужиков, да нас пятеро. Радиола играла, Витька всех приглашал танцевать, а Николай сидит: я, говорит, только играю. И плясовую – всё, говорит, могу. Мы тогда к Николаю домой пошли. Он взял баян и сыграл «Колосилась в поле рожь густая». А это моя любимая песня! У меня ее родители пели. И я ее как затянула! Девки, которые со мной пришли, рот разинули: ты, Лена, так поешь? Я говорю: как – так? Пою. А Николай как затюрил плясовую, мы, все пять девчонок, пошли плясать. Прибежала Нинка – за стенкой-то мой будущий деверь жил. Ты что, говорит, Николай, проституток навел? Он ее и выгнал.

Назавтра мы с ним пошли в кино, а на третий день я замуж вышла».

Конец этой истории. А сколько их еще – и про то, как непросто со свекровью под одной крышей жили, и про то, как баба Лена бесконечно болевшего сыночка лечила-лечила и вылечила, а Валентина (очередная Валентина-спасительница!) Терешкова для него санаторий выхлопотала. Из числа тех, что за пределы семьи выходить не должны, – о сестре Наде. Про то, как цыганка нагадала, что жизнь Елены закончится в 74 года. Странная и страшноватая – о том, как баба Лена «пришла в цервку», воцерковилась, то есть. Смешная – про то, как вставная челюсть летала.

Поделюсь только двумя, пронявшими меня пуще всех.

Первая – трагическая, про Васенькины пальцы.

Мое знакомство с этой историей происходило под перестук клавиатуры. Я верстала очередной номер газеты, изо всех сил стараясь не погружаться с головой в стихийное повествование бабы Лены, которому активный слушатель не нужен. Но в какой-то момент внимание вдруг резко переключилось на ее рассказ, и волосы на затылке зашевелились. Пальцы – важнейший рабочий инструмент человека пишущего, их травма сравнима с потерей зрения или слуха. В новеллке одного юного регионального прозаика крысы во сне отгрызли главному герою пальцы. Вот жуть-то! Правда, ничего больше про рассказ юного дарования я не вспомню. Так и история про Васю – из числа тех, что бьет по страхам.

Шел 1947-й, по-военному еще голодный год. Округа родной деревни бабы Лены на Смоленщине была усеяна гранатами – «лимонки» валялись прямо на поверхности земли везде: в лесу, на дороге, в «усадьбах». Мальчишки разряжали гранаты и добывали из них тол. Этим взрывчатым веществом глушили рыбу, тем и питались.

Ленин брат, семиклассник Вася, и его друг Сашка пришли разряжать гранаты под две вербы, стоявшие на подворье бабилениной семьи. То ли Сашка не вовремя окликнул, то ли что-то другое его отвлекло, но Васенька молоточком вместо винтика хряпнул по капсюлю. И граната взорвалась. Рядом взорвалась другая, потом другая, и еще, и еще! Громыхнуло так, что вскоре на всю деревню (хотя какая там деревня, шестнадцать домов только) кричали: «Вася подорвался!»

Прибежала сестра Надя и заголосила: «Ленка, Ленка, Вася по ту сторону поленницы кидает пальцы!» Левая рука у него была разворочена, в беспамятстве он теребил висящие на лоскутьях кожи пальцы, отрывал и разбрасывал. «Собирай, мы их дома похороним», – сказала Лене более взрослая Надя.

Они зарыли Васины пальцы под тремя березами, на небольшой возвышенности. Там они, отдельно от брата, и похоронены – под посаженными Васенькой березами, на его любимом, самом памятном месте.

Если бы эта нередкая в те времена трагедия случилась под городом или хотя бы в районном селе, может быть, Васю удалось бы спасти. А так – телегу смогли найти только с одним колесом и без днища. Пока колеса по близлежащим деревням собирали, пока отец потолок разбирал, чтобы половицей дно закрыть… Довезли только до соседней деревни покрупнее, где имелся ветврач. Тот даже осмотреть Васеньку не успел.

«Жизнь прожить не поле перейти, – это любимая бабиленина присказка. – Все надо прожить, все перенести…»

Нет,