— Две тысячи верст, — пробормотала Ксения, отвлекая его от мыслей. — Ты должен проехать две тысячи верст, чтобы добраться до Дона, а мы еще больше до Ялты. Иногда я начинаю думать, что нам никогда это не удастся.

— У нас нет выбора. Ты сама об этом сказала. Оставаться здесь очень опасно. Для этих людей нет ничего святого. Сегодня они, как звери, рвут своих врагов на части, завтра начнут рвать друг друга.

Ксения больше не слушала его, углубившись в свои мысли. Она представляла открытые всем ветрам вокзалы, толпы несчастных, спешащих занять место в купе под презрительными взглядами грубых комиссаров, разного рода советов, опьяненных властью и захлебывающихся чувством мести. Они должны покинуть родной город, этот дом, который так любили, стены которого теперь навсегда запачканы кровью отца. Девушка боялась и хотела этого отъезда уже несколько месяцев.

Она уедет, не взяв почти ничего, за исключением маленького кожаного чемоданчика, парочки сувениров в память об отце, детстве и девичьих мечтах. Но здесь, в Петрограде, останется частичка ее души. Она знала, что, если ей суждено вернуться, она больше никогда не станет прежней. Но сколько времени продлится эта разлука? Недели, месяцы, годы? Пока идет эта нескончаемая война? Сколько времени дядя Саша и его товарищи будут мстить красным?

Позже, прежде чем отправиться спать, Ксения подошла к окну, чтобы посмотреть на канал, который уже начал покрываться коркой льда. Луна освещала фасады дворцов. Ночь была странно спокойной, несколько звезд светились на темном, бархатном небе. Глядя на мост, по которому нужно будет пройти, добираясь до вокзала, она подумала, что пока еще находится дома, в Санкт-Петербурге, где ее охраняет каменный лев, спрятавшийся под снежным сугробом.

Одесса, февраль 1920

До Ялты Осолины так и не добрались. Фамильный особняк с белыми колоннами и цветочными террасами с видом на море превратился в мираж. Ксения даже иногда спрашивала себя, существует ли он на самом деле и не пригрезился ли ей в одном из волшебных снов детства.

Саша в гражданской одежде, снабженный фальшивыми документами, сопровождал их до Ростова. Девушка собиралась задержаться там всего на несколько дней, чтобы мать могла набраться сил для дальнейшего путешествия. Но недели превратились в месяцы, а они так и скитались из города в город в зависимости от наступлений и контрнаступлений, пока наконец не оказались на набережной Одессы среди разномастных, заполнивших все побережье толп беженцев, согнанных со своих мест взрывами снарядов и очередями пулеметов.

Ксения крепко сжимала руку сестры, и девочка вскрикивала от боли, оставляя потеки слез на бледных щечках. Девушка постоянно оглядывалась, чтобы удостовериться, не отстала ли няня с Кириллом на руках. Старушка, надевшая два пальто, казалась статуей. Ксения знала, что она пожертвует жизнью, чтобы защитить малыша, и была ей за это благодарна. Няня была единственным человеком, на которого она могла рассчитывать.

Мать сидела на чемодане, прислонившись спиной к тележке. Чтобы защитить от ветра, Ксения накрыла ее куском брезентовой ткани, но снег все равно задувал во все складки ее «пелерины». Время от времени ее легкие разрывал приступ кашля, а тело горело от высокой температуры. Матери трудно было глотать, и девушка очень жалела, что у них не было сиропа от кашля.

Нина Петровна так и не оправилась полностью после рождения Кирилла. Поездка на поезде оказалась для нее сущей каторгой. На станциях Ксения покупала у крестьян яйца, молоко и мясо, но мать ела, как птичка. Только в Ростове она почувствовала себя немного лучше, стала улыбаться, хотя бледность ее лица пугала дочь. Казалось, мать может в любую минуту разбиться, как упавший на пол стакан. В то же время она ничего не просила, занималась Машей, которая без конца требовала внимания, нянчила сынишку, смотрела на него часами, пела колыбельные. Глядя на мать, на ее отсутствующее выражение лица, Ксения догадывалась, что она потратила много сил, давая жизнь Кириллу, и ей потребуется много времени, чтобы снова стать самой собой.

Послышались разрывы снарядов, от которых задрожала под ногами земля. Туча пыли поднялась в воздух, и с ужасным грохотом обрушился фасад одного из домов. Большевики были уже на подступах к Одессе. Возле порта Ксения поняла, что не стоит держаться слишком близко к морю, где еще плавали куски льда, так как обезумевшая толпа могла столкнуть в воду между дебаркадером и корпусом судна. Женщины плакали, священник читал молитвы. Люди с надрывным воем выкрикивали требования начать посадку, не ожидая прибытия еще двух английских пароходов, которые должны были переправить людей до Константинополя, первого перевалочного пункта для беженцев. На их лицах читался страх, который сводил внутренности, провоцировал истерики. Перебежчики — офицеры императорской армии вместе с политическими комиссарами, бывшими уголовниками, солдатами, силой забранными из деревень, уничтожали населенные пункты, расстреливали заложников, сбрасывая тела в общую яму. Настоящая гидра, какой являлась эта новая армия, созданная Троцким, имела только одну цель — победу диктатуры пролетариата и физическое устранение всех классовых врагов. К таковым причислялись бывшие офицеры, торговцы, врачи или работники умственного труда, мало-мальски зажиточные крестьяне, дворяне и не вставшие на сторону красных казаки. Сколько было таких несчастных, собравшихся в порту, запуганных, голодных и холодных, ожидавших от врагов в лучшем случае смерти?

Ксения осмотрелась. Отовсюду слышался плач и стоны женщин, перепуганных детей, стариков, младенцев, лежащих в плетеных корзинках, раненых с окровавленными повязками на головах, руках или ногах. Несколько автомобилей с разбитыми стеклами служили своеобразным укрытием для лежащих на носилках. На нагруженных чемоданами тележках иногда можно было видеть невероятные для подобной ситуации предметы, такие как картонные коробки модисток из Петрограда. Английские моряки заняли места возле установленных наспех трапов, проверяя их надежность. Мужчина, стоя на коленях на снегу, умолял взять на борт его и его супругу. Ксения отвернулась, сердце ее сжалось. Никогда она не опустится до такого! «Еще как опустишься, — тут же сказала она себе с горечью. — Для матери, Кирилла и Маши ты пойдешь и не на такое. Вот до чего нас довели, ведь ничего другого у нас не остается. Как же дядя Саша найдет нас в такой толпе?»

Ксения потопала ногами, чтобы немного согреться, чувствуя, как натирает бедро лежащий в кармане револьвер. Потом нервным движением она пощупала карман куртки военного покроя, где лежали свернутые трубочкой, запакованные в восковую бумагу документы. Она даже спала, не расставаясь с бумагами. Она отдала последние деньги за паспорта после многочасового ожидания в трех агентствах русского правительства, после чего еще два дня потратила во французском консульстве на получение виз. В затхлом зале консульства, пахнущем потом и сыростью, очереди казались нескончаемыми. Она не могла не восхититься олимпийским спокойствием французского чиновника, который с одинаковым равнодушием слушал как русскую ругань, так и жалобы, вопросы, требования и мольбы.

Встав на цыпочки, она напрасно искала глазами дядю. Куда он подевался? На ее глазах потерялся пятилетний ребенок, отпустив юбку гувернантки, и та сошла с судна, разыскивая его и рискуя опоздать на пароход.