одиночестве на кухне. Казалось, дом вообще пуст. Покончив с завтраком, встал и вышел поглядеть, как там его конь, после чего вернулся в дом поблагодарить женщин, но не смог никого найти. Позвал — не отвечают. Остановился в дверях комнаты с высоким потолком, обитым тростниковыми циновками. В комнате стоял старый, темного дерева, явно не местного происхождения шифоньер и две деревянные кровати, покрашенные в голубой цвет. В дальней стене ниша, в нише жестяная пластина-ретабло с образом Девы Марии,{46} перед которым горела тонкая церковная свечка. В углу детская кроватка, а в кроватке маленькая собачка с туманными глазками; она подняла голову и прислушалась — кто там ходит? Он вернулся в кухню поискать что-нибудь пишущее. В конце концов взял стоявшую на буфете миску и натряс из нее на стол муки, на ней расписался в благодарности, после чего вышел, взял своего коня, прошел, ведя его в поводу, через сагуан и вывел за ворота. Позади, в патио, низкорослый мул неустанно вращал колесо глиномялки. Билли вскочил в седло и поехал по узкой пыльной улочке, раскланиваясь со встречными. В своих лохмотьях ехал, как юный князь. Неся в желудке дар в виде полученной еды, которая придавала ему силы и в то же время налагала обязательства. Потому что преломление хлеба не такая простая вещь, и благодарить за него точно так же непросто. Одним «спасибо» тут не отделаешься — писаным ли, сказанным ли устно…

Когда утро было в полной силе, проехал город Бависпе. Здесь он не останавливался. На площади перед церковью стояла мясницкая повозка, и толпящиеся вокруг нее старухи в черных кисейных шалях, деловито шевеля блекло-красные куски, свисающие с крюков, заглядывали под них со странным вожделением. Он ехал дальше. К полудню был в Колонии-де-Оахака, где остановил было коня перед домом альгуасила, но потом молча плюнул в пыль и двинулся дальше. В полдень уже следующего дня опять проехал городок Морелос, где свернул по дороге к северу на Охито. Весь день на севере собирались черные грозовые тучи. В последний раз он перешел реку и поехал через низкие изломанные отроги, где гроза захватила его, осыпав градом. С конем вместе они спрятались в брошенной придорожной усадьбе, состоявшей из нескольких строений за забором. Град кончился, и хлынул дождь. Сквозь глиняную крышу повсюду протекала вода, конь беспокоился и топтался. Может быть, чуял запах каких-то старых бед, а может, просто конурка, где они поместились, была тесновата. Стемнело; Билли снял с коня седло и нагреб в угол валявшейся на полу соломы, устроив постель. Конь вышел под дождь, а его хозяин залег под своим одеялом, видя сквозь проломы в стенах силуэт коня, стоящего у обочины, а потом силуэт коня, высвеченный внезапными беззвучными вспышками зарниц, когда гроза ушла куда-то на запад. Заснул. Поздно ночью проснулся, но разбудил его лишь прекратившийся шум дождя. Встал, вышел вон. Луна была на востоке над темными крепостными зубцами гор. За узкой дорогой в низинке образовались огромные лужи. Ветра не было, но все равно мертвая плоскость воды мерцала в желтоватом, цвета старой кости, свете — будто над ней что-то пролетело, а раздраженная луна на воде трепетала и рыскала, потом выправлялась, и все успокаивалось, как и прежде.

Утром он подъехал к пограничному переходу в Дугласе, Аризона. Пограничник кивнул ему, он кивнул в ответ.

— У вас такой вид, будто вы пробыли на той стороне несколько дольше, чем собирались, — сказал пограничник.

Мальчик сидел неподвижно, положив руки на седельный рожок. Посмотрел вниз, на пограничника.

— А вы не одолжите человеку полдоллара на еду? — спросил он.

Пограничник постоял, помолчал. Потом полез в карман.

— Я живу вон там, около Кловердейла, — сказал мальчик. — Скажите мне, как вас зовут, и я найду вас и отдам.

— На, держи.

Мальчик подхватил крутящуюся монету на лету, кивнул и опустил в карман рубашки.

— Как ваше имя?

— Джон Гилкрист.

— А вы, похоже, не местный.

— Нет.

— А я Билли Парэм.

— Что ж, рад познакомиться.

— Я пришлю вам эти полдоллара, как только встречу кого-нибудь, кому сюда по дороге. Насчет этого не волнуйтесь.

— Да я и не волнуюсь.

Мальчик посидел, приотпустив поводья. Окинул взглядом широкую улицу, лежащую впереди, и голые холмы вокруг. Снова посмотрел на Гилкриста:

— И как вам нравятся эти места?

— По мне, так очень даже.

Мальчик кивнул.

— Мне тоже они нравятся, — сказал он. Коснулся шляпы. — Спасибо, — сказал он. — Премного вам обязан.

Потом тронул каблуками бока своего неказистого на вид коня и прямо по улице въехал в Америку.

Старая дорога от Дугласа до Кловердейла отняла у него весь день. К вечеру он был высоко в горах Гваделупе, там было холодно, еще холоднее стало на перевале, когда настала темнота и ветер так и свистел в горном проходе. Он ехал, расслабленно ссутулившись и опустив локти к бокам. Читал на камнях имена и даты, написанные людьми, когда-то проходившими этим же перевалом и теперь уже давно, конечно, мертвыми. Наконец внизу, в длинной сумеречной тени хребта, открылась прекрасная долина Анимас-Плейнз. Спускаясь с восточной стороны от перевала, конь вдруг понял, где находится, поднял морду, заржал и ускорил шаг.

К дому подъехал за полночь. В окнах ни огонька. Направился к конюшне поставить коня, а там не оказалось ни одной лошади, пса тоже не было, так что, не успев дойти до середины прохода конюшни, он понял, что случилось что-то очень нехорошее. Стянул с коня седло, повесил на крюк, натаскал сена и, закрыв ворота конюшни, подошел к дому, отворил кухонную дверь, зашел.

Дом оказался пуст. Он прошел по всем комнатам. Почти вся мебель исчезла. Только его собственная узкая железная кровать одиноко стояла в следующей за кухней комнате, стояла пустой, если не считать чехла от сенника. В стенном шкафу пять проволочных вешалок. В кладовке нашел консервированные персики и принялся их есть столовой ложкой из стеклянной банки, стоя у раковины в темноте и глядя сквозь окно на пастбище к югу от дома, голубое и притихшее под восходящей луной, и на изгородь, убегающую куда-то во тьму под горами, и на тень изгороди, пересекающую землю в лунном свете, словно хирургический шов. Повернул кран над раковиной, но оттуда раздался лишь легкий вздох, и ничего больше. Доев персики, зашел в родительскую спальню и остановился в дверях, глядя на пустую раму кровати и какую-то одежду, уже в виде тряпок валяющуюся на полу. Прошел к парадной двери, открыл и вышел на крыльцо.

Сходил на речку, постоял, послушал. Потом вернулся к