Испанское правительство, само того не желая, подрывало военный потенциал Фердинанда. Его армия, восстановленная неутомимым Пикколомини после второй битвы при Брейтенфельде[1334], вновь стала деградировать после Рокруа, когда Пикколомини понадобился в Нидерландах. Фердинанду, лишившемуся своего лучшего командующего, пришлось доверить конницу Верту, кавалерийскому генералу Максимилиана, вернувшемуся из французской тюрьмы. Тем временем заметную роль в окружении императора стал играть французский профессионал по имени Франц фон Мерси, командовавший баварскими войсками. Осенью 1643 года французская армия Гебриана и ветераны-бернхардинцы выдвинулись из Эльзаса через Шварцвальд в Вюртемберг и заняли Роттвайль. Однако Мерси и Верт обставили их, внезапно напав неподалеку от Туттлингена, где они меньше всего ожидали опасности, заставили отойти с большими потерями и освободили Роттвайль. Мазарини, встревоженный гораздо больше, чем это пытались представить его делегаты в Мюнстере, спешно набрал подкрепления и поручил Тюренну продемонстрировать силу французского оружия. Имперцы со своей стороны протрубили на всю Европу о победе и достойном ответе на поражение при Рокруа[1335].

Это был, конечно, кратковременный успех. Однако теперь, когда Мерси взял под защиту Вюртемберг, для Тюренна стало значительно труднее соединиться со шведскими войсками Торстенссона. Кроме того, эта победа моментально превратила Максимилиана, которому служили и Мерси и Верт, в незаменимого союзника Фердинанда, и французам надо было задуматься над тем, как снова заручиться дружбой Максимилиана, без которого им не так просто будет сломить сопротивление имперцев. Мало того, в мае 1644 года Мерси осадил и взял Юберлинген, а в июле — Фрей-бург[1336]. В продолжение трехдневного сражения Мерси стойко удерживал свои позиции от наседавших полков Тюренна и герцога Энгиенского. Но он существенно уступал противнику в численности войск, и герцог Энгиенский, совершив обманный обходной маневр, угрожавший отсечь Мерси от базы в Швабии, вынудил его отступить[1337].

В битве за Фрейбург французы проявили немало доблести и военного искусства, и она была впоследствии широко разрекламирована. В действительности Мерси удержал свои первоначальные позиции в Вюртемберге и нанес тяжелые потери французской армии. Баварские войска оставались главным оплотом империи. И когда Максимилиан пообещал заключить сепаратный мир, отозвать Мерси и открыть дорогу для Тюренна, император не мог пренебречь такой угрозой.

Прижатый к стенке собственным союзником, император мог лишь надеяться на ослабление позиций Франции. Новое правительство было не такое сильное, как прежнее. Ришелье не любили, но он вызывал и определенное восхищение. В народе совершенно иначе относились к кардиналу Мазарини. Маленький, проворный и тщеславный сицилиец[1338] не обладал никакими выдающимися способностями, кроме детского упрямства, хитрости и плутовства. У него не было и намека на гениальность Ришелье, он не понимал и не мог управлять внутренними делами Франции.

В некотором отношении никчемность Мазарини приносила и пользу. Его коварство, тяга к интригам, умение разбираться в мелких деталях и противоречивых побочных проблемах очень пригодились французской дипломатии на мирном конгрессе в Мюнстере. Ришелье вряд ли владел бы сложной ситуацией на переговорах лучше, чем его преемник.

Даже в домашних делах особенности натуры Мазарини давали ему определенные преимущества. Покойный король назначил королеву регентшей, которая должна была вместе с советом шефствовать над их пятилетним сыном. Анну Австрийскую, старшую сестру императрицы, испанского короля и кардинала-инфанта, подозревали в симпатиях к Испании, и смерть Людовика породила в королевских дворах Вены и Мадрида большие надежды на перемены. Но они просчитались. Анна Австрийская сразу же пообещала шведскому резиденту в Париже продолжать политический курс супруга[1339]. Она охотно передала свои полномочия Мазарини, который, не теряя времени, подтвердил Оксеншерне приверженность прежним договоренностям[1340]. Отношения между королевой и ее министром покрыты тайной. Его письма к ней проникнуты лестью и нежностью[1341], но он сохраняет некоторую дистанцию, и их связь скорее напоминает благоговейный флирт Дизраэли и Виктории. Обоим еще не исполнилось и пятидесяти, оба были достаточно привлекательны для противоположного пола: маленький и чрезвычайно любезный кардинал с оценивающим взглядом и заискивающей улыбкой и королева с ее вялой статью, гладкими и ясными чертами лица и лениво-задумчивыми глазами. Живость молодости уступила место флегматичному спокойствию зрелого возраста, потому она, наверное, и согласилась принимать, но не удовлетворять обожание министра.

Дружба королевы и министра, служившая предметом коридорных сплетен и готовым сюжетом для любовных романов, оставила свой след в истории Европы. Она удерживала регентство во Франции строго на том курсе, который предначертал Ришелье, и позволила разрушить тщетные надежды Австрийского дома.

Однако если регентство не предвещало ничего хорошего и для Мадрида, то испанское правительство могло по крайней мере ожидать перемен к лучшему в регионе по соседству с Францией. В битве при Рокруа была почти полностью уничтожена армия, защищавшая Фландрию. Одновременно Франция получила возможность стать господствующей державой не только в искусствах, но и на войне. Опасения, нараставшие в Соединенных провинциях последние тринадцать лет, заняли доминирующее место в голландской политике. Голландцы начали бояться Франции больше, чем Испании. Партии войны и мира в Провинциях можно было называть соответственно «французской» и «испанской» партиями, и «испанская» партия преобладала.

Бюргеров в Соединенных провинциях пугало многое. Они боялись того, что граничат с Францией, опасались французской конкуренции, страшились тайных римских католиков в своей среде и деспотизма дома Оранских. Фридрих Генрих, приобретший огромную популярность в последние десять — пятнадцать лет, потерял ее, когда постарел[1342]. Измученный подагрой и желтухой, он стал выглядеть бесцветным и угнетенным, его прославленная осторожность и благоразумие превратились в нерешительность и апатичность[1343]. Он полностью подпал под влияние жены[1344]. Принцесса Амалия фон Зольмс, когда-то веселая юная красавица, трансформировалась в тучную, пустую и сварливую женщину, думающую только о династическом будущем сына. В 1641 году они обручили своего двенадцатилетнего подростка с девятилетней дочерью английского короля. Это посеяло подозрения у голландцев-республиканцев, и, когда вскоре в Англии разразилась гражданская война между королем и парламентом, голландский сейм солидаризировался с парламентом, а принц Оранский неосмотрительно разрешил королеве Англии и группе аристократов использовать Гаагу как базу для набора войск и сбора денег для короля. Неразумные амбиции Фридриха Генриха довели его до того, что испанцы попытались склонить принца к заключению частного мира, предложив семье некоторые весьма ценные земли[1345].