— Можно уточнить, о чем вообще речь? — потребовала Скарлетт.

Красотка продолжала говорить, не открывая глаз.

— Каждое воскресенье, почти всегда ровно в десять часов, папа меня навещает…

Исайя Уотлинг направлялся по дорожке прямо к крыльцу, не замечая ни как она следит за лужайкой перед домом, ни ее роз, ни веселых петуний в цветочном ящике на подоконнике. У Красотки на террасе всегда были наготове кофейник и сладкие булочки — на случай, если он вдруг захочет попить кофе или перекусить, — но он ничего не брал.

— С добрым утром, папа.

Он всегда приходил один, оставляя Арчи и Джоузи в Mанди-Холлоу, и садился на диванчик-качалку на террасе, плотно уперев ступни в пол, чтобы тот не раскачивался. Не снимая шляпы, он произносил: «Дочь», выговаривая это слово так словно не был уверен, дочь ли она ему.

Исайя никогда не спрашивал о внуке, хотя, казалось, был не прочь послушать, если Красотка читала вслух письма Тээвелла, в которых он описывал приливную волну на реке Северн, собор Парижской Богоматери и скачки в Лоншамп, где Тэз и Pemm встретили художника Дега: «Полагаю, что изображение на картине должно быть похоже на изображаемый предмет» (Красотка вполне разделяла это здравое мнение).

— Только подумай, папа, — говорила она, — у них во Франции есть ипподром, прямо как у нас!

Когда Белл заканчивала читать и аккуратно складывала каждое из этих драгоценных писем, отец непременно спрашивал:

— Не пишет ли мальчик, когда они вернутся?

— Нет, папа.

— Батлеру больше не укрыться за спиной мисс Элизабет.

Они сидели на террасе, как сидят отцы с дочерьми во множестве домов воскресным утром. И Красотка брала на тарелку булочку.

Бывало, Исайя сидел молча. А порой вспоминал ферму Уотлинг в Манди-Холлоу, вызывая при этом в памяти клички всех лошадей и даже как звали старую гончую брата, которую Шед очень любил.

— Все говорили, что лучше джема из бузины, что готовила твоя мать, не едали, — говорил Исайя — Мне-то бузина никогда особо не нравилась.

Они с Джоузи и Арчи жили неподалеку.

— Сама ферма пропала, — говорил Исайя, — И дом, и амбар обрушились, словно нас там никогда и не было.

В прежние дни Исайя пытался выбить из сына зло.

— Шадра был жестокий, — сказала Красотка.

— Это не означает, что Ретт Батлер мог его пристрелить.

— Я твоя дочь, папа.

— Я думал об этом, — Качалка скрипнула — А ты когда-нибудь думала о раскаянии?..

— Мисс Уотлинг, — прервала ее рассказ Скарлетт, — ваш отец и его подручные терроризируют нас и распугивают наших рабочих. Хотя я даже вообразить не могу, какие обиды у него могут быть на меня.

— О, у него нет на вас обид! Арчи Флитт вас ненавидит, но папа о вас и не думает.

— Мисс Уотлинг, вы говорили, что у вас дело «жизни и смерти»…

Красотка поставила стакан на стол. Затем взяла перчатки и аккуратно их сложила.

— Никак не думала, что будет так трудно сказать…

— Красотка… — мягко подбодрила ее Розмари.

— Мисс Розмари, вы ведь помните, как папа относился к вашей матушке. Просто считал ее святой. И вы знаете стоит что-то ему забрать в голову — уже не вытряхнешь. Мисс Скарлетт, папа не имеет ничего против вас, но Ретта он хочет убить уже давно, а теперь, когда мисс Элизабет умерла, а папа связался с Флиттом и кузеном Джоузи… дело плохо.

— Зачем… — начала Скарлетт.

— Пока Ретт за океаном, они ему ничего сделать не могут, поэтому досаждали вам, чтобы вы позвали его вернуться. Я о чем? Что бы ни происходило, — взмолилась Красотка, — прошу вас, мисс Скарлетт, не надо звать его домой!

Хотя по воскресеньям телеграф в Джонсборо был закрыт, Скарлетт оторвала телеграфиста от ужина и упрашивала до тех пор, пока он не согласился поехать с ней на вокзал, где зарядил батареи аппарата, закатав рукава, проверил силу сигнала и направил паническое сообщение Скарлетт через Атлантический океан.

Скарлетт мерила шагами комнату, пока аппарат не застучал снова, донося ответ Роба Кэмпбелла: «Ретт с Тэзвеллом отплыли в Нью-Йорк в четверг».

— С вами все в порядке, мэм? — спросил телеграфист,—

Может, присядете?

— Отправьте мое сообщение в «Астор-хаус», «Метро-политан», «Пятую авеню»… ради бога, отправьте его во все отели Нью-Йорка!

— Мэм, — сказал телеграфист, — я не знаю отелей Нью-Йорка. Я никогда не бывал в Нью-Йорке.

Скарлетт хотелось ударить этого человека, чтобы добиться какого-то полезного результата. Хотелось зарыдать от отчаяния. Но она только сжала зубы и выдавила:

— Отправьте в те отели, что я назвала.

По дороге в Тару Скарлетт безостановочно искала выход. Что она могла поделать? Что любая женщина могла сделать на ее месте?

Где-то на полпути она прйдержала лошадь. Небо над головой было безупречной голубизны, из кустов возле дороги доносилось пение славки. Скарлетт совершенно ясно осознала, что, если Ретта Батлера убьют, ей тоже не захочется больше жить.

Как ни странно, этот жестокий приговор себе успокоил душу. В голове прояснилось, и она поняла, что должна предпринять.

Едва Скарлетт спешилась, к ней подбежала Розмари.

— Тебе удалось предупредить Ретта?

Скарлетт сняла шляпку и, встряхнув головой, распустила волосы.

— Они уже отплыли. Когда Ретт приедет в Тару, Уотлинги нападут на него из засады.

Розмари на секунду зажмурилась.

— Да будут они прокляты!

Притихшая Мамушка принесла обеим женщинам чай в гостиную. Дом опустел: дети гуляли допоздна во дворе.

— Розмари, — начала Скарлетт, — мы во многом не похожи, но обе любим твоего брата.

Розмари кивнула.

— И сделаем все, что угодно, все необходимое, чтобы уберечь его от беды.

— Скарлетт, что ты задумала?

— Уже два раза я надевала траур по мужьям, погибшим, защищая честь южных леди. Я ненавижу траур. И не собираюсь надевать его в третий раз по Ретту Батлеру.

Скарлетт налила им обеим чая и добавила в чашку Розмари сливки и сахар. А когда протянула ее золовке, чашка задребезжала о блюдце.

— Розмари Батлер Хейнз Раванель, ты, как и я, дважды овдовела. Когда твои мужья отправлялись сражаться, paда ли ты была, глядя им вслед?

— Что? Ты сошла с ума?