— Да.

— Мы женаты и…

— Да, да.

— Смотри, я ношу кольцо…

— Вижу. Лучше будет заклеить раны пластырем…

— А, да не беспокойся, Гертруда. И перестань играть в «скорую помощь».

— Ты же думаешь, что у тебя трещина в черепе и сотрясение мозга.

— Уже не думаю.

— Не стоит ли тебе показаться врачу?..

— Нет, я в полном порядке. Гертруда, я должен поесть твоей курицы, иначе с ума сойду.

Накинув на плечи Гертрудино пальто, Тим сел тут же на кухне за стол и принялся за курицу. Однако ел мало. Скоро он сказал:

— Извини, Гертруда… пожалуй… что мне хочется сейчас больше всего, так это спать. Не возражаешь, если я пойду лягу?

— Сердце мое, конечно, тебе надо поспать. Идем, я тебя отведу.

Гертруда помогла ему подняться наверх и уложила в свою кровать.

— Тепло тебе, не нужно еще?..

— Нет, все хорошо…

— Я прикрою ставни…

— Господи, как же хочется спать!

— Спи, мой любимый…

— Ты не уйдешь, пока я сплю?

— Я никуда не уйду.

— Я чувствую себя таким счастливым, Гертруда… это как… когда я был мальчишкой… засыпать, сдав экзамен…

— Не беспокойся. Ты сдал свой экзамен.

— Ты так добра ко мне, Гертруда.

— Спи, дорогой.

Тим уже спал. Гертруда затворила ставни. Села в полутемной комнате у кровати, глядя на спящего Тима; сердце ее полнилось неведомой прежде нежной радостью.

— Ты говоришь так путано, перескакиваешь с одного на другое, — пожаловалась Гертруда.

— Очень много надо рассказать.

Был вечер. Солнце, только что скрывшееся за скалами, белило своим светом бледно-голубое небо. Высокие складчатые скалы поднимали величавые каменные лица, изукрашенные голубыми и кремово-белыми полосами. В неподвижных соснах цикады деловито и торопливо заканчивали последнюю песню.

Тим проспал несколько часов и проснулся в раю. Во всем теле чувствовалась слабость то ли от физического изнеможения, то ли от полного счастья.

Вечер предполагался неторопливый. У обоих было ощущение, будто время остановилось. Со счастливой сдержанностью утоляя голод, Тим умял много хлеба с маслом, паштета и оливок. Еда, бытие были долгим музыкальным медленным процессом. Впереди ждала еще курица.

Они разговаривали и пили вино. Тим пытался рассказать свою историю, ничего не упустив, однако было столько такого с ней связанного и столько такого, не связанного никак, столько событий предопределенных и столько чисто случайных, что он перескакивал с одного на другое, внезапно замолкал и начинал снова, но он не обладал талантом рассказчика, чтобы нарисовать связную картину, к тому же им обоим было так хорошо вместе, что они не могли сосредоточиться.

— Думаю, на меня повлияла Анна, — сказала Гертруда.

— Она плохо относится ко мне.

— Она изменит свое мнение.

— Изменит ли?

— Придется, я заставлю. Кроме того, она человек разумный и добрый, она поймет.

— Конечно, она права, что не любит меня, то есть на самом деле не права, но…

— Она немного ревнует.

— Правда забавно, что они смылись на велосипедах?

— И слава богу. Нам с тобой некуда спешить.

— Гертруда, я должен вернуться ко вторнику, я преподаю.

— Очень рада, что ты нашел работу.

— Милая, иметь возможность все рассказывать тебе — это как говорить перед Богом.

— Значит, у нас есть еще почти неделя.

— А что делать с машиной?

— Кто-нибудь позже заберет ее, это может сделать Манфред.

— Ну да… Манфред…

— Тебя же теперь Манфред не беспокоит?

— Гертруда, я так боюсь. Боюсь каждого, я чувствую, что нанес такой удар твоей любви ко мне, что мог убить ее.

— Ничего не случилось. Она жива. Все это знают.

— О, если бы я только не увидел тебя с Графом, в тот момент мир словно обрушился.

— Тим, я тебе говорила…

— Знаю, но эта картина всегда будет стоять у меня перед глазами, наверное, это расплата.

— Он неожиданно протянул руку, и я взяла ее.

— Но точно так же сделал и я…

— Да, но это совершенно разные вещи. Ты ведь знаешь, что он всегда был ко мне немного неравнодушен…

— Он что, объяснялся тебе, этот негодяй?

— Нет, он ничего не говорил, а потом только и сказал: «Простите». Все закончилось в одно мгновение.

— Что значит «закончилось»?

— Я ответила что-то вроде «ничего, не стоит извиняться», он убрал руку, и мы продолжили разговаривать о чем-то.

— О положении в Польше или…

— О каких-то пустяках, я…

— Ты не дала ему говорить.

— Он сам замолчал, Тим, он мой друг, он был другом Гая…

— Да, конечно, конечно…

— Ни о каких чувствах мы не говорили, просто случился один забавный момент…

— Ненавижу забавные моменты, они опасны.

— Он замечательный человек, редкий. Ты ведь не собираешься предъявлять ему претензии?

— Нет, как можно. Кроме того, ах, дорогая… дорогая…

— Но, Тим…

— Понимаю, хочешь сказать, мол, кто я такой, чтобы предъявлять претензии.

— Нет, я хочу сказать, что люблю тебя и все другие мужчины мне безразличны.

— Хорошо. И тебе все равно, что он и Анна смылись?

— Я этому рада! Любовь делает человека жестоким. Я никогда не водила их в наши места.

— Ты молодец, хвалю. О господи, Гертруда, что-то я заважничал, веду себя как босс, ничего?

— Я не лучше, просто это любовь.

— Но я должен рассказать, как это было…

— Ты уже рассказал.

— Рассказал недостаточно. А должен рассказать обо всем. Очень хочу. Я сам не до конца разобрался.

— Прости, что была такой ужасной, я слишком поспешно приняла решение, это даже не было решение, а как будто мир обрушился, и я не могла поступить иначе…

— А потом, естественно, другие посодействовали.

— Нет, они на меня не повлияли. Ну, разве чуть-чуть. Я была так оскорблена…

— Знаю, знаю, прости меня.

— Меня понесло, и я не могла остановиться, чтобы не сойти с ума.

— Прости, я не имел в виду, что на тебя воздействовали…