Мэй хотела уложить Джона спать, но Фил посоветовал ей сначала напоить его кофе, предупредив, что в таком состоянии Джон опасен. Не успели эти слова вылететь у Фила изо рта, как Джон бросился на маленького продюсера, стараясь вцепиться ему в глотку. В дело мгновенно вмешался Джордж, который схватил Леннона сзади и силой заставил его подняться в спальню. Мэй услышала, как оглушительно хлопнула дверь, а затем Джон закричал: «Отдай мне очки, ты, еврейская сволочь!» Джордж привязал руки Леннона к стойкам кровати, использовав для этого взятые в шкафу хозяйские галстуки, причем сделал это профессионально, позаботившись о том, чтобы Джон оказался лицом вниз. Иначе, если бы вдруг Джону стало плохо, его могла постигнуть участь некоторых других знаменитых пьяниц – Малколма Лаури, Томми Дорси, Джимми Хендрикса, которые умерли, захлебнувшись собственной рвотой.

Джон все еще продолжал кричать, а Спектор, убедившись, что буян нейтрализован, подал сигнал к отъезду. На пороге он повернул грустное лицо к перепуганным девушкам и произнес: «Обалденный выдался вечерок!»

«Развяжи меня, Мэй! Развяжи, не то...» – продолжал бушевать наверху Джон. Мэй и Арлин не знали, что делать. Внезапно они услышали страшный шум, затем послышался звон разбитого стекла. Джону удалось отвязаться, и он швырнул чем-то в окно. В следующий момент он появился на верхней ступени лестницы. Ничего не видя без очков, он начал на ощупь спускаться, на его запястьях все еще болтались куски галстуков, которыми он был привязан. «Йоко, ты, косоглазая сука! Ты захотела избавиться от меня! Все это произошло потому, что ты захотела от меня избавиться! Ну все, Иоко, тебе конец!» – с этими словами Джон, спотыкаясь, спустился вниз и кинулся на Мэй.

Девушка завопила от ужаса и, выскочив босиком на улицу, помчалась вниз по Стоун-Кэнион-роуд к отелю «Бель-Эр». Арлин бросилась за ней, когда откуда-то выскочил джип с двумя парнями и чуть не сбил Мэй. «Что случилось?» – закричал водитель, едва успев затормозить. «Кислоты перебрала!» – нашлась Арлин. Тем временем Мэй добежала до гостиницы и заскочила в телефонную будку. Но даже в этот отчаянный момент она не рискнула позвонить в полицию. Вместо этого она позвала на помощь звукоинженеров. Затем они с Арлин уселись на автостоянке, куда доносились вопли Джона, обращенные неизвестно к кому: «Ну почему меня никто не любит? Почему?»

Помощь подоспела в лице Тони Кинга, которому Мэй позвонила, пока Спектор утихомиривал Джона. «В чем дело, Джон?» – поинтересовался он, подойдя к приятелю. Простые слова, произнесенные дружелюбным тоном с английским акцентом, возымели действие. Джон начал судорожно всхлипывать. Тони обнял его, точно перепуганного ребенка, и стал успокаивать, мягко покачиваясь из стороны в сторону.

Все кончилось тем, что Джон разрыдался. «Никто меня не любит, – повторял он. – Никто меня не любит!»

На первое выступление Йоко Оно и «Плэстик Супер Оно Бэнд» в маленький зал клуба «Кенниз Кастауэйз», косившего под модный портовый бар и потому обтянутого пыльными сетями и украшенного сухими пробковыми спасательными кругами, набилось около сотни зрителей, которые устроились на недавно установленных здесь в несколько рядов старых церковных скамьях. В зале стоял такой шум, что едва можно было расслышать, как музыканты Дэвида Спинозы заиграли спокойную, но свинговую обработку вещи «Killing Me Softly»199, а когда в зале появилась Иоко – гвоздь программы, – шум усилился, и раздались аплодисменты.

Она вошла через дальнюю дверь и медленно двинулась в сторону сцены, переходя от столика к столику и задерживаясь возле каждой скамьи. Наряд Йоко был неприкрыто провоцирующим: проповедница мира на этот раз вырядилась, точно шлюха с Седьмой авеню. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, высокие, до колен, черные кожаные сапоги на шпильках, откровенно расстегнутая до самого пояса черная атласная блузка, тяжелые цепи вокруг бедер, сверкающие камни в ушах и вызывающий макияж. Поднявшись на сцену, она схватила со стойки микрофон, поймала ритм теперь уже откровенного негритянского фанка, откинулась назад и издала леденящий душу вопль, напомнивший боевые крики Брюса Ли в фильме «Выход Дракона». Затем, резко наклонившись вперед, словно пораженная внезапной коликой, она, придыхая, запела быструю, но лишенную какого-либо смысла песенку «What I Do?»200.

Овладев вниманием публики, Иоко перешла к основной теме выступления, которую подчеркивал имидж героини радикального крыла феминистского движения за освобождение женщин. Когда она исполнила такие композиции, как «Angry Young Woman»201 и «Men, Men, Men», до зрителей стал доходить смысл необычного наряда певицы. Следом за ними зазвучала неожиданно пророческая мелодия песни «Coffin Car»202, посвященная Джеки Кеннеди, в которой говорилось о вдове, едущей в траурном кортеже и приветствуемой толпой, которая только в этот момент наконец понимает, какая замечательная женщина перед ней. Ненависть к мужчинам и мечты о благородном вдовстве – такими были главные сюжеты странного выступления Йоко в ночном клубе.

Весь предыдущий день Йоко провела, повиснув на телефонной трубке и разговаривая с Джоном. Полная уверенности в том, что выступление на Ист-Сайде привлечет к ней внимание средств массовой информации, Йоко опасалась, что Джон испортит ее триумф, если вздумает рассказать об истинных причинах их разлуки. Она еще и еще раз внушала ему, как он должен себя вести. Следовало везде повторять одно и то же: Йоко выставила его за дверь, потому что он наделал глупостей. И хотя Джон и на этот раз не возмутился, что Йоко заставляет его делать столь унизительные признания, телефонные беседы, безусловно, подействовали на него и стали отчасти причиной его странного поведения в тот вечер.

Эллиот Минц уговорил Леннона изменить своим привычкам и пообедать вместе с Дэвидом Кэссиди, который после исполнения главной роли в сериале «Семья Партридж» находился на самом пике славы. После обеда вся компания отправилась в гости к Минцу в Лорел Кэньон. Мэй и Дэвид Кэссиди стояли у окна, тихо беседовали и любовались впечатляющим видом, когда Джон неожиданно встал и вышел из дома. В мгновение ока Мэй оказалась рядом и спросила: «Что случилось?»

Было ясно, что Джон чем-то обеспокоен, но он ограничился тем, что ответил: «Я хочу домой».

Вернувшись к Гарольду Сайдеру, у которого они теперь жили, Джон словно не замечал свою подружку вплоть до самого вечера. А когда Джон вернулся домой со студии, он был пьян. Мэй попыталась объясниться и протянула руки, чтобы его обнять, но он злобно оттолкнул девушку, схватил ее за волосы и, словно она была тряпичной куклой, запрокинул ей голову. «Ты хоть понимаешь, что ты наделала?» – спросил он. «Нет! Нет!» – простонала Мэй.

Сделав большой глоток водки, Джон выплеснул наконец то, что носил в себе с самого обеда. «Ты заигрывала с Дэвидом Кэссиди. Я всегда знал, что ты будешь мне изменять, а теперь у меня есть тому доказательство! – кричал он, распаляясь все больше и больше. – Ты что, не знаешь, кто я такой? Я – Джон Леннон!»