Она умолкла. Впервые за несколько часов в комнате повисло молчание.

– Таня, – разорвал я давящий круг тишины, – как вы думаете, для чего они убили Гамната?

– Я сама не понимаю.

Она сморщилась, словно от боли. Морщинки, будто полоса ветра на воде, мелкой рябью осыпали ее лицо, и снова разгладились.

– Все прошедшие годы я пыталась разгадать: зачем Абаю понадобилось это убийство? Смерть Гамната была ненужной, бессмысленной, она противоречила всякой логике, спутала игру, перемешала карты. Гамнат – самый преданный, самый богатый и самый известный из учеников, одним своим именем открывал перед Абаем огромные возможности. И почему Мирза не остановил избиение, ведь скажи он хоть слово, все бы прекратилось в ту же секунду. А убийство моего ребенка, как оно связано со смертью Гамната?

– Может быть, Гамнат им мешал? Он ведь был харизматичен, его любили, завидовали.

– Нет, нет, исключено. Да и не стал бы Абай из-за такого убивать. Вообще, убийство и Абай – это совершенно противоположные вещи. Он излучал добро, сострадание, бросался на помощь каждому. Помните наш разговор в квартире его родителей? Тогда маска гуру упала с его лица, и под ней оказался страдающий, одинокий человек. Он не врал, я точно знаю, невозможно так ловко врать, столь искусно притворяться.

– Можно, Таня, еще как можно. Вам трудно быть объективной, вы ведь любили его.

– Любила.… И до сих пор люблю. Несмотря ни на что. И с годами у меня возникло некое объяснение, тому, что произошло.

Она замолкла и поглядела мне в глаза, словно оценивая, стоит ли делиться сокровенной тайной.

– Я думаю, что, начиная игру с Силами разрушения, люди, в конце концов, становятся игрушкой в руках этих Сил. Космос, или кто там еще, люто подшутил над Абаем. Его поманили, завлекли, а потом использовали, насладившись возникшей энергией злобы.

Иногда мне кажется, будто к дому Вилии была приставлена невидимая воронка, сквозь которую Силы высосали до дна черную экспансию смерти. Смерть для них лакомство, любимая пища, они ищут, они создают ее, влияют на умы, устраивая перевороты, провоцируя войны. Силы Зла забрали моего любимого, убили мое дитя, разрушили мой мир.

– То, что вы говорите, Таня, похоже на правду. Не на всю, конечно, но на правду. Экстрасенсорные супер-способности иногда оказываются западней, ловушкой, подстроенной Злом. Это вы поняли верно. Про все остальное я должен подумать: картина, нарисованная вами слишком сложна, чтобы разобраться в ней с помощью одной беседы.

Таня отвернулась. По внешнему карнизу окна, суетливо вспархивая крыльями, топтались голуби, словно прислушиваясь к нашему разговору. Происшедшее сильно повлияло на психику Тани, и немудрено, ведь само Зло прошло рядом с ней, ударило, вертануло волчком и отбросило в сторону. Так она вертится до сих пор, не в силах остановить безумное кружение, выйти из мертвого круга вопросов без ответов.

Что я мог сказать ей? Что люди опять оказались не добры и мудры, а жестоки и глупы? Что похоть и жажда власти по-прежнему сводят их с ума, отбирая немногие крупицы здравого смысла? И что спасти человечество способна лишь психометрия, но ее мир не принимает всерьез. Мир слишком мал, чтобы вместить мудрость психометрии, и поэтому он смеется ей в лицо, грубым смехом нищего, принявшего подаренный ему бриллиант за дешевую стекляшку.

Таня сидела передо мной, откинувшись на спинку кресла, чуть вытянув ноги в черных полусапожках. Кожа на квадратных носах сбилась и, хоть поврежденные места были тщательно закрашены кремом, но поверхность блестящей после «бархатки» кожи в подкрашенных местах сникла, ровный бег глянца нарушали матовые провалы ссадин. На никелированных пряжках чернели остатки ваксы, обидное упущение, сводящее на нет усилия чистки, правый каблук был стоптан, набойка вытерлась почти до кожи, еще немного, и понадобится солидный ремонт. В Реховоте уже давно перестали чинить обувь, попросту выбрасывают износившуюся пару и покупают новую, сапожник – умирающая профессия. В Одессе, судя по Таниной обуви, перспективы у представителей этого ремесла более благоприятны.

Длинная юбка почти прикасается к обрезу полусапожек, оставляя небольшую щель, сквозь нее видны чулки, или гольфы, или колготки – разобрать невозможно. Есть несколько видов чулок, дорогие, как правило, гладкие, телесного цвета с искрой, плотно облегающие ноги. На Тане мутноватые, с хаотично разбросанными рисками, наверное, самый дешевый сорт. Почти убежден, что пальцы давно проделали в них небольшие отверстия, сквозь которые поблескивают ногти. Возможно поэтому Таня, в отличие от Лоры, не сняла полусапожки, хотя на вид обувь выглядит отсыревшей.

Юбка темно-зеленая, твидовая, приятной на взгляд фактуры. Достаточно свободна, чтоб не подчеркивать фигуру, но и вполне узка, чтобы не разметываться при быстрых движениях. В твиде симпатичны выступающие бугорочки, образующие затейливый рельеф, особенно когда материал натянут, как сейчас, коленями Тани.

В юбку заправлен черный свитер гольф, с воротником под самое горло, тонкий поясок темно-зеленой кожи ладно отделяет верхнюю часть от нижней. Застежка на поясе – две серебряные змеи, переплетенные то ли в схватке, то ли в любовном объятии.

Руки покойно лежат на подлокотниках кресла, ровно подстриженные ногти покрыты бесцветным лаком, безымянный палец правой руки украшает серебряное кольцо. На кольце орнамент: три ниточки, выходящие из одной точки, за ним значок, напоминающий зеркальное отражение номера и рогатка, с кокетливо отставленным вбок хвостиком. Дальше не видно, мизинец прикрывает.

Затрещал телефон. Надо попросить М. Стороженко заменить аппарат. Этот музейный экспонат слишком беспощадно трезвонит.

– Товарищ!– Мотл слегка обеспокоен. – Товарищ, ты на часы смотришь?

Ого, без пяти три. Он ведь предупреждал – ровно в три уезжаем в Николаев.

– Хорошо, Мотл, я скоро.

– Не скоро, а прямо сейчас. Жду тебя в фойе. Хоп, товарищ.

– Хоп.

Пока я говорил, Таня поднялась с кресла, надела курточку.

–Я сама уже все поняла, пока рассказывала, – она благодарно посмотрела на меня, словно получила исчерпывающий ответ на свои вопросы. – Меня ведь никогда так не слушали. Вы как зеркало: заглянула, увидала себя и поняла. Спасибо, спасибо большое!

Таня прильнула на мгновение к моему плечу и, резко повернувшись, выбежала из номера. У меня на щеке медленно остывал отпечаток ее губ.

Надо бы в душ, но когда? Ладно, один раз можно обойтись своими силами. Я оделся и не спеша, вышел из номера. За дверью с пылесосом наизготовку стояла коридорная.

– – Звыняйте, я чэкаю, чэкаю, щоб не завадыты, – она посмотрела на меня с нескрываемым уважением. – Хотила вжэ постукаты, та жинка выйшла.

– Пожалуйста, пожалуйста, я ухожу.

Толстая ковровая дорожка, тщательно вычищенная, мягко вбирала подошвы моих ботинок.

«Н-да, у меня начинает складываться сомнительная репутация; второй день подряд запираюсь в номере с женщиной, и каждый раз с другой. Но ничего не поделаешь, люди всегда льнут к психометристам, об этом предупреждал еще Ведущий нашего курса в реховотской школе. Предупреждал и предостерегал: