Среди публики тоже никто – за исключением советника Фромма, разумеется, – не заметил недосмотра. Все проявили небрежность и халатность, никто никуда не заявил о подобном недосмотре, идущем в ущерб интересам Третьего рейха и на пользу двум изменникам. Процесс, где фигурировали всего-навсего двое обвиняемых из рабочих, не мог произвести здесь особого впечатления. Здесь привыкли к массовым процессам, с тридцатью-сорока обвиняемыми, которые большей частью знать друг друга не знали, но в ходе слушаний, к собственному величайшему удивлению, узнавали, что составляли группу заговорщиков, и получали соответственный приговор.

Потому-то Квангель несколько секунд внимательно оглядывал зал, а потом сказал:

– Я рад, Анна. С тобой все хорошо?

– Да, Отто, теперь все опять хорошо.

– Они не позволят нам долго сидеть рядом. Но мы и этим минутам порадуемся. Тебе ведь ясно, что будет?

Очень тихо:

– Да, Отто.

– Смертный приговор нам обоим, Анна. Неизбежно.

– Но, Отто…

– Нет, Анна, никаких но. Я знаю, ты пыталась взять всю вину на себя…

– Они не станут так сурово судить женщину, а ты, может быть, останешься жив.

– Нет. Ты не умеешь убедительно лгать. Только затянешь разбирательство. Давай скажем правду, тогда все пройдет быстро.

– Но, Отто…

– Нет, Анна, больше никаких но. Сама подумай. Давай не будем лгать. Чистая правда…

– Но, Отто…

– Анна, прошу тебя!

– Отто, мне же хочется спасти тебя, хочется знать, что ты будешь жить!

– Анна, пожалуйста!

– Отто, не огорчай меня еще больше!

– Будем перед ними лгать? Ссориться? Разыгрывать спектакль? Чистая правда, Анна!

Она боролась с собой. Потом уступила, как всегда:

– Хорошо, Отто, я обещаю.

– Спасибо, Анна. Я очень тебе благодарен.

Оба замолчали. Смотрели в пол. Стеснялись своей растроганности.

За спиной послышался голос одного из полицейских:

– Ну, я и говорю лейтенанту, вы, говорю, лейтенант, не можете этак со мной поступить. Вот прям так и сказал…

Отто Квангель собрался с духом. Иначе нельзя. Если Анна узнает об этом в ходе разбирательства – и ведь наверняка узнает, – будет намного хуже. Последствия совершенно непредсказуемы.

– Анна, – прошептал он. – Ты сильная и мужественная, правда?

– Да, Отто, – ответила она. – Теперь да. С тех пор как ты рядом. Случилось еще что-то плохое?

– Да, случилось, Анна…

– Что же, Отто? Говори! Раз даже тебе страшно мне сказать, то и мне страшно.

– Анна, ты ничего больше не слышала о Гертруде?

– О какой Гертруде?

– Да о Трудель!

– Ах, о Трудель! А что с ней? С тех пор как мы попали в следственную тюрьму, я ничего о ней не слыхала. Мне очень ее недоставало, она была так добра ко мне. Простила, что я ее предала.

– Но ты ведь ее не предавала! Сперва я тоже так думал, но потом понял.

– Она тоже поняла. Вначале, когда меня допрашивал этот ужасный Лауб, я так растерялась, сама не знала, что говорю, и она поняла. Простила меня.

– Слава богу! Анна, будь мужественна, собери все свои силы! Трудель нет в живых!

– О-о! – простонала Анна, прижав руку к груди. – О-о!

А Отто Квангель быстро добавил, чтобы выложить все сразу:

– И муж ее тоже умер.

На сей раз ответа не было долго. Анна сидела опустив голову, закрыв лицо руками, но Отто чувствовал, она не плачет, все еще оглушенная страшной вестью. И он невольно произнес те самые слова, какие сказал ему добрый пастор Лоренц, когда сообщил об этом:

– Они умерли. Обрели покой. Их многое миновало.

– Да! – наконец сказала Анна. – Да. Она так боялась за своего Карли, когда от него не было известий, но теперь обрела покой.

Она долго молчала, и Квангель не торопил ее, хотя по шуму в зале догадался, что вот-вот войдут судьи.

Потом Анна тихо спросила:

– Их обоих… казнили?

– Нет, – ответил Квангель. – Он умер от последствий удара, полученного при аресте.

– А Трудель?

– Она покончила с собой, – быстро сказал Отто Квангель. – Прыгнула через решетку на шестом этаже. Умерла мгновенно, сказал пастор Лоренц. Она не страдала.

– Это случилось той ночью, – вдруг вспомнила Анна Квангель, – когда вся тюрьма кричала! Теперь я понимаю, о, это было жутко, Отто! – Она закрыла лицо руками.

– Да, жутко, – повторил Квангель. – У нас тоже было жутко.

Немного погодя она подняла голову и решительно посмотрела на Отто. Губы у нее еще дрожали, но она сказала:

– Оно и к лучшему. Если бы они сидели здесь рядом с нами, было бы ужасно. Теперь они обрели покой. – И совсем тихо: – Отто, Отто, мы могли бы поступить так же.

Он пристально посмотрел на нее. И в жестких, колючих глазах она заметила огонек, какого не видела никогда, насмешливый огонек, будто все только игра – и то, что она сейчас сказала, и то, что будет, и неминуемый конец. Будто и не стоит принимать это всерьез.

Потом он медленно покачал головой:

– Нет, Анна, мы так не поступим. Не сбежим, как уличенные преступники. Не избавим их от вынесения приговора. Нет! – И совсем другим тоном: – Поздно уже для всего этого. Тебе не надевали наручники?

– Надевали, – сказала она. – Но возле дверей зала полицейский их снял.

– Вот видишь! Ничего бы не вышло!

Он не стал говорить ей, что из следственной тюрьмы его вывели в наручниках с цепями и в ножных кандалах с железным грузом. Как и у Анны, полицейский снял с него эти украшения только у дверей зала суда: государство не должно лишиться своей жертвы.

– Ладно… – Она смирилась. – Как ты думаешь, Отто, нас казнят вместе?

– Не знаю, – уклончиво ответил он. Не хотел ее обманывать, но все же знал, что каждому придется умирать в одиночку.

– Но хотя бы в один час?

– Конечно, Анна!

Но он не был уверен. И продолжил:

– Не думай сейчас об этом. Думай только о том, что сейчас нам необходимо быть сильными. Если нас признают виновными, все кончится быстро. Если мы не станем финтить и лгать, то, может, уже через полчаса услышим приговор.

– Да, так мы и поступим. Но если все пойдет так быстро, то нас, Отто, снова быстро разлучат, и, наверно, мы никогда больше не увидимся.

– Обязательно увидимся… еще до того, Анна. Мне сказали, нам разрешат попрощаться. Обязательно, Анна!