Горько мне было на душе. Все мое утреннее приподнятое настроение исчезло. «Не оправдал доверия, осрамился», — шептал я самому себе. И перед бойцами было стыдно: они ведь видели, как крыли их заблудившегося командира. А тут еще есть как хочется! Бойцы молчали и работали вовсю ломами и лопатами, но я знал, что они есть хотят еще больше моего.

И тут неожиданно вынырнула из тумана пара огромных, как у Ильи Муромца, коней-першеронов, тех коней, какие ежедневно съедали по 12 кило овса. На высоких козлах походной кухни восседали в белых халатах повар Леша Могильный и его помощница толстушка Нина Бахтина. Она была из Землянского района Воронежской области и приходилась дальней родственницей моей жене.

— Леша, как же ты нас нашел?! — воскликнул я.

— Да как же своего бывшего командира не найти! — радостно отвечал Могильный, отвинчивая крышку от котла. — По указателям сразу нашел, да и машины все сюда едут.

А я подумал: вот, два офицера с высшим образованием два часа нас искали, а этот только три класса окончил и сразу нашел. Кстати, на самом ответственном месте, там, где я свернул с маршрута, указатель действительно был сшиблен, но колеи от автомашин и при густом тумане ясно виднелись, значит, можно было догадаться, повернуть, и найти нас не так уж было трудно.

Между тем туман рассеялся. Я сразу увидел овраг справа с отвилками и смог узнать по карте свое местонахождение. Однако впереди стоял такой дым, что никакой деревни Н. не было видно.

И полетели самолеты. Летели голубокрылые красавцы, как на параде, ровными девятками, скрывались за горизонтом, их встречали черные облачка зениток (у наших зениток облачка белые). Самолеты гудели, вдали гремело, поднимались клубы дыма, самолеты возвращались, вновь летели с низким и грозным гулом.

Когда стемнело, я повел бойцов обратно в расположение роты. На душе у меня было очень тяжко. Привел, доложил Пылаеву, что задание выполнено. Он сухо и молча кивнул. Я пошел в землянку своего взвода и завалился спать.

Не далее как через час меня разбудили. Требует капитан. Подходя к его землянке, я слышал веселый голос Пылаева. Зная его склонность все видеть в смешном свете, я был уверен, что он сейчас рассказывает о моей сегодняшней оплошности. Открыл дверку. Меня встретило полное молчание. На кровати Ледуховского лежал больной майор Елисеев в одной рубашке с только что перевязанной шеей. Позже я узнал, что у него на шее было пять огромных фурункулов, а Ледуховского с «легкой контузией» отправили в маленький наш госпиталь при штабе ВСО. И тогда и теперь я знаю — не контузия была у него, а самая низкая трусость.

За столом сидели Пылаев, Виктор Эйранов и парторг ВСО Проскурников — муж нашей «Чумы» — медсестры. Он нередко приезжал в нашу роту проводить политзанятия, а заодно исполнять по ночам свои супружеские обязанности. Все трое, кажется, немного выпили.

— Берите отделение Должикова и идите продолжать вести маршрут с того места, где сегодня кончили, — Пылаев сказал эту фразу очень сухо и обратился ко мне непривычно на «вы». Отсюда я понял, что дела мои плохи. — Хочешь спирту? — неожиданно спросил он.

Я подумал, если собираются снимать с должности, то выпить не предлагают. Митя Зимодра налил граммов сто. Я выпил, запил водой, закусил корочкой и, не садясь, вышел искать Должикова!

А Должиков был командиром того отделения 3-го взвода, которое оставалось в роте, как подсобное при плотниках — будущих строителях будущего, пока еще не взорванного моста.

Пошли в темноту и в мороз. Не дойдя до нашей передовой, увидели огонь, выходящий из трубы одной землянки. Зашли покурить, погреться и передохнуть. И неожиданно увидели там человек десять пленных немцев с двумя конвоирами. Все они очень дружелюбно пересмеивались, похлопывая друг друга по плечам, объясняясь знаками.

Я подумал, вот видел и не один раз расстрелянных пленных немцев, каждый номер наших газет полыхал ненавистью, а тут так запросто беседуют. Узнали, что я немного разговариваю по-немецки, попросили задать пленным разные вопросы, те отвечали, я переводил, потом мы двинулись дальше в тьму.

Не знаю, почему начальству пришло в голову послать двадцать человек ровнять дорогу в полной темноте, да еще послать с ними меня, который и без того устал после двенадцатичасового столь насыщенного событиями дня. Но раз послали, надо вкалывать, тем более что тьму постоянно прорезали осветительные ракеты, близкие и дальние взрывы бомб, и тем более что я чувствовал себя проштрафившимся.

Бойцы ворчали, тюкали ломами, не зная, с толком ли тюкают или без толку. А тут: «Ложись!» — Бомбы упали в стороне, но очень близко, и нам показалось, что стреляют в нас. Поработали еще с полчаса, и опять залп совсем рядом, даже осколки завизжали над головами. И потом тишина, никого вокруг нас, только на западе сверкают фейерверки.

Почти ничего не видно, тюкают бойцы ломами, ворчат, слышу разговорчики: «На смерть нас послали». И опять визг снарядов, и, честное слово, прямо в нас. Плохо, тоскливо лежать на твердой, мороженой земле без укрытия, когда земля вздрагивает от ударов бомб и осколки визжат, действительно, над самыми нашими головами.

Встали. Должиков — маленький, коренастый, подошел ко мне. Я его давно знаю как хорошего, но жуликоватого командира отделения.

— Ну что нам тут делать в темноте? Ведь это случай, что никто не накрылся. Какой от нас толк?

Я и взаправду вижу. Прийти завтра утром и в 10 раз быстрее можно разровнять дорогу. К тому же я чувствую, что устал смертельно, так бы и лег и уснул на морозе.

— Давай команду собираться, — говорю я Должикову.

Мы идем быстро. А идти предстоит километров пять. Пришел, начальству докладывать не стал, забрался в землянку, упал на солому, постланную поверх дощатых нар, и тут же уснул.

Так закончился самый незабываемый день в моей жизни.

Пойдет рассказ о последующих двух-трех или четырех днях — сейчас не помню, сколько их было на самом деле, ну да будущие историки разберутся. А сколько было за эти дни событий, и развивались они стремительно, сменяясь, точно кадры кинокартины. И все наше наступление на Восточную Пруссию было так насыщено событиями, что я мог бы тогда каждый день заполнять по блокноту.

Увы, за тридцать лет я успел многое позабыть…

Несмотря на грандиозность артиллерийской подготовки и на подавляющее превосходство в пушках, танках, самолетах и людях, наши с ходу взяли только первые две линии траншей, а перед третьей застряли. Рассказывали о единственном уцелевшем немецком пулеметном расчете, который засел в доме и в течение суток сдерживал наступление целой нашей дивизии. Знают ли немецкие историки о подвиге своих героев?

Плотники, а также Пугачев и Эйранов продолжали отдыхать, ожидая, когда передовые части продвинутся на 20 километров вперед и наша рота сможет начать строить мост через Ожиц, если, конечно, немцы успеют его взорвать.