А «продиктовал» эти слова обворованный Л. Раковский много лет назад в своем романе.

«Кутузов»:

«Здесь, за Дунаем, многое показалось русскому солдату необычным: бритые подбородки жителей, черепичные крыши их домов, дороги, обсаженные фруктовыми деревьями, которые никто не ломает.

Поражала повсеместная чистота и порядок: нигде не увидишь ни грязной лужи среди двора, ни окна, заткнутого тряпьем или подушкой.

А солдаты-украинцы удивлялись, глядя на запряжку волов: немцы укрепляли ярмо не на шее, а на рогах.

— Хитер, немчура: понял, что у вола вся сила в башке!

— Да, брудеры народ смекалистый!»

Я помнил, помнил дословно, о чем после этого эпизода писал Л. Раковский.

«Кутузов»:

«Пришелся по вкусу русскому солдату немецкий завтрак — кофе, которым хозяева потчевали своих постояльцев по утрам. Хозяйка наливала каждому солдату по кружке.

Но русские привыкли есть не в одиночку, а артелью. Поэтому они сливали все в один котелок и просили, чтобы хозяюшка, наливая, не жалела бы кофейной гущи. В этот взвар солдаты крошили ситник, прибавляли лучку и сольцы и, перекрестившись, хлебали кофе ложками, как свою привычную тюрю.

— А скусная эта кава! — хвалили солдаты.

— Вроде нашего сбитня.

Очень удивительно было русским, что в немецких лавчонках не найти чая. Он продавался в аптеке, как лекарство».

И я уже заранее знал, о чем дальше написал лауреат премии Министерства обороны СССР О. Михайлов.

«Браво, Русь!»:

«За эти дни он полюбил немецкий кофе, который солдаты называли «кава» на польский манер. (…) Хозяйка уже положила смесь в большой железный кувшин, залила водой и теперь кипятила на огне. Однако, когда она начала разливать кофий по кружкам, солдаты зароптали и потребовали суповые миски. Влив с гущей этот взвар и накрошив туда порядочно ситника, каждый принялся хлебать кофий ложкой, словно щи. Мокеевич примешал туда еще луку и все приправил солью. Многие последовали его примеру. Очень довольные этой похлебкой, солдаты вскоре попросили у изумленной австриячки подбавить им еще жижицы.

— У немца кофий, что у нас сбитень. (…) Зато обыкновенный чай, — басил Мокеевич, — они употребляют как лекарство. Его надо спрашивать в аптеках. А в лавках их и не отыщешь».

Я с ожесточением тер свои вытаращенные глаза, отказываясь им верить: «Ишь, и про чай в аптеках не забыл!»

Не знаю, как люди сходят с ума, но ощущение дежа вю больше не покидало меня.

«Браво, Русь!»:

«Семенов с товарищами вдоволь нагляделись на то, как австрияки в своих трактирах часами просиживали над гальбой — поллитровой кружкой. Они рассуждали о Наполеоне, разводя пальцами по столу пивные капли, чтобы яснее обозначить его богатырское движение».

«Кутузов»:

«Но немец и пил-то не так, как надо: мог целый день сидеть за «гальбой» в трактире без песен и куражу. Он просто разговаривал с приятелем — водил пальцем по столу пивные дорожки, показывая, как лихо воюет Бонапартий».

А вот сцена, в которой Кутузов вынужден принять тяжелое решение об отступлении русской армии, описанная О. Михайловым.

«Браво, Русь!»:

«В ночь на 16 октября всех ординарцев и вестовых потребовали в аванзалу главнокомандующего. Едва они стали на местах, вышел Кутузов, заметно гневный, в сопровождении всего генералитета. Обратясь к выстроившимся, он как бы с досадой приказал им вернуться в свои полки. Потом, вертя в руках золотую, с екатерининским вензелем табакерку, пояснил:

— Цесарцы не сумели дождаться нас. Они разбиты. Немногие из храбрых бегут к нам. А трусы положили оружие к ногам неприятеля. Наш долг — защитить несчастные остатки их разметанной армии. Скажите это вашим товарищам».

Невольно я сравнивал эту с цену, описанную в свое время Л. Раковским. Сравнивал, так сказать, с первоисточником.

«Кутузов»:

«Вечером 16 октября Михаил Илларионович f…] велел немедленно собрать в зале всех ординарцев и вестовых от полков.

Кутузов вышел к ним в теплом вигоневом сюртуке зеленого цвета, с табакеркой в руке. Он был хмур. Лицо выражало недовольство.

Вертя в пальцах табакерку, Кутузов сказал:

— Цесарцы не сумели подождать нас — сунулись вперед, не спросясь броду. Их и разбили. Немногие из храбрых бегут к нам, а трусы положили оружие к ногам неприятеля. Наш долг — защитить несчастные остатки разметанной австрийской армии. Передайте это вашим товаришам в полках. Ступайте. Завтра с вестовой пушкой выступаем!»

«Боже, они же оба — и Раковский и Михайлов — были там, в зале, и видели Кутузова с табакеркой в руке!» — пробовал шутить я, пытаясь смирить свое негодование, но уже знал, что ТАМ мог быть только Л. Раковский.

И только Л. Раковский, как автор, мог знать, что произошло после выстрела вестовой пушки.

«Кутузов»:

«17 октября еще до рассвета ударила пушка, стоявшая на площади перед домом, где жил командующий.

К удивлению всех — и солдат и вышедших их провожать горожан — русская армия двинулась назад.

— Ба, ба! Кажись, по старой дорожке пойдем, ребятушки?

— Не иначе.

— И без проводников.

— А к чему они? Дорога-то, чай, знакомая…

— Уж не зашел ли француз с тылу?»

Разумеется, и О. Михайлов, ничтоже сумняшеся, высказал свою осведомленность.

«Браво, Русь!»:

«Но вот раздался выстрел вестовой пушки на площади перед главной квартирой, означавший сигнал выходить на шоссе. И тут, к удивлению горожан и самих солдат, армию поворотили в обратный поход левым флангом.

— Ба, ба! — заговорили в рядах. — Кажись, мы идем назад, ребята?

— Кажись, что так! — басил Мокеевич.

— Да и без проводников!

— Да к чему они? — возразил Семенов-Чижик. — Дорога-то знакома. Уж не зашел ли француз с тылу?»

Знал лауреат премии Министерства обороны СССР, что «француз с тылу» уже почти зашел — читал об этом у Л. Раковского, — знал, о чем солдаты говорили, знал об удивлении провожающих горожан. Обо всем знал, кроме того, что однажды человек, который вдруг прочитает обе книги, может возмутиться столь откровенным воровством.

Предыдущие и последующие выпуски «Советского воина» были давно вырваны из подшивки моими армейскими товаришами и использованы для своих, более насущных солдатских потребностей. Так что мне пришлось довольствоваться лишь одним отрывком злосчастного произведения О. Михайлова.

Но и этого хватило с лихвой.

Самое удивительное, что отрывок заканчивался журнальным «окончание следует», и, судя по логике событий, роман «Браво, Русь!» заканчивался позорным разгромом русской армии при Аустерлице.