— О! Какой прелестный цветок! — воскликнула Изабелла.

— Вы хотите его? — спросил молодой человек.

Прежде чем девушка успела ответить, он устремился вперед и принялся карабкаться на скалу, отделявшую его от плоскогорья, где росли цветы.

— Граф, граф, — закричала ему вслед девушка, — ради Бога, не делайте глупостей, иначе я не отважусь больше смотреть по сторонам или, по крайней мере, не посмею задержать на чем-нибудь свой взгляд!

Но тот, кого она называла графом — в этом человеке нельзя не узнать графа де Море, — уже добрался до плоскогорья, сорвал цветок и, как истинный горец, стал ловко скользить вниз, не прибегал к помощи веревки, которой, будучи предусмотрительным, как и его спутник, на всякий случай, в ожидании трудных подъемов и спусков, он обмотал себя как поясом.

Он преподнес девушке альпийскую розу, и она, зардевшись от удовольствия, поднесла цветок к своим губам, а затем расстегнула платье и спрятала его на груди.

В тот же миг с вершины горы послышался шум, напоминавший грохот грома. Снежное облако заволокло небо, и все увидели, как сверху, по крутому склону, с быстротой молнии к ним движется белая масса, наращивавшая скорость и силу по мере своего приближения.

— Берегись лавины! — вскричал младший из всадников и соскочил с мула, в то время как его спутник схватил Изабеллу на руки и бросился вместе с ней к скале, надеясь найти там укрытие.

Старшая из путешественниц отбросила капюшон и спокойно смотрела на происходящее. Однако внезапно она испустила крик.

Лавина не была сплошной — она охватывала пространство шагов примерно в пятьсот и обрушилась вниз в двухстах шагах впереди маленького отряда; всадники почувствовали, как задрожала земля под ее тяжестью, и на них повеяло всесильным дыханием смерти.

Крик бледной женщины был вызван не страхом за собственную жизнь: она одна увидела то, чего не заметили ни младший из всадников, а именно паж Галюар, поглощенный своими мыслями, ни граф де Море, поглощенный заботой об охране Изабеллы, — она увидела, как грозный смерч окутал мужчину и мула, находившихся в трехстах шагах от каравана, и увлек их в бездну.

Услышав этот крик, граф де Море и Галюар обернулись с тревогой: инстинктивно почувствовав себя в безопасности, они, как водится, запоздало вспомнили о своей спутнице, которая, возможно, оказалась под угрозой. Но мужчины не увидели никого, кроме бледной женщины, которая стояла с вытянутой рукой и кричала, указывая на что-то пальцем:

— Там! Там! Там!

Тогда они обратили взоры на дорогу — столь узкую, что это само по себе оберегало ее от завала.

Ярмарочный торговец с мулом, двигавшиеся впереди, исчезли, и на дороге больше никого не было.

Граф де Море понял, что произошло.

— Ступайте осторожно и прижимайтесь к скале, — сказал он Изабелле, — а вы, любезная госпожа де Коэтмаи, следуйте за Изабеллой. Давайте поспешим, Галюар, может быть, нам удастся спасти этого беднягу.

Граф де Море в сопровождении Галюара с ловкостью истинного горца устремился туда, куда указывал палец бледной женщины (как мы уже говорили, это была г-жа де Коэтман, которую кардинал де Ришелье, сколь бы он ни был уверен в благородстве графа де Море и целомудрии Изабеллы, счел уместным дать молодым людям в спутницы ради соблюдения светских приличий).

Молодые люди добрались до указанного им места и, опираясь друг на друга, со страхом склонились над бездной.

Сначала они ничего не увидели, так как их взгляды устремились слишком далеко; но тут они услышали прямо под собой мольбу, слова которой прозвучали отчетливо, хотя произносивший их человек был в крайнем ужасе:

— Если вы христиане, то спасите меня, ради Бога!

Молодые люди посмотрели туда, откуда доносился голос, и заметили внизу, в десяти футах от себя человека, висевшего над пропастью глубиной в тысячу-тысячу двести футов; он цеплялся за небольшую ель, которая сгибалась под его тяжестью и корни которой были наполовину вырваны из земли.

Ноги торговца опирались на выступ скалы, который помогал ему сохранять равновесие, но несомненно стал бы бесполезным, если бы дерево сломалось, — а этот миг неотвратимо приближался, и было ясно, что несчастному суждено низвергнуться в пропасть вместе с елью.

Граф де Море тут же оценил опасность.

— Срежь палку дюймов в восемнадцать, — крикнул он Галюару, — да покрепче, чтобы она выдержала вес человека.

Тот, чувствовавший себя таким же истинным горцем, как и его спутник, сразу же понял замысел графа.

Он достал из ножен кинжал с широким острым лезвием, бросился к сломанному терпентинному дереву и быстро исполнил просьбу графа: срезал палку наподобие перекладины лестницы.

Между тем граф размотал веревку, обвязанную вокруг его пояса; ее длина вдвое превосходила расстояние до того, кого они собирались спасти.

В мгновение ока молодые люди тщательно прикрепили палку к концу веревки, обратились к человеку, находившемуся между жизнью и смертью, с ободряющими словами и опустили ему веревку с перекладиной.

Несчастный крепко ухватился за палку; в тот же миг вырванная с корнем ель полетела в пропасть.

Однако у спасателей оставалась еще одна тревога: поверхность скалы, с которой соприкасалась веревка, была слишком острой и могла перерезать ее во время подъема.

К счастью, женщины вместе с мулами присоединились к своим спутникам. Одного из животных подвели к краю пропасти, пропустив веревку поверх его седла, и поставили на некотором расстоянии от обрыва, чтобы у спасенного оставалась возможность стать на землю.

В то время как Изабелла молилась, обратив взгляд на скалу, а г-жа де Коэтман удерживала мула с силой, почти не уступавшей мужской, граф де Море и Галюар ухватились за веревку и принялись дружно тянуть ее к себе.

Веревка скользила, как на шкиве, и через несколько мгновений над краем пропасти показалось бледное лицо несчастного, которому удалось столь чудесным образом избежать гибели.

Его появление было встречено радостными возгласами; лишь тогда Изабелла обернулась и, присоединившись к своим спутникам, тоже прокричала:

— Мужайтесь! Мужайтесь! Вы спасены.

В самом деле, мужчина уже поставил ногу на скалу и, выпустив веревку из рук, ухватился было за седло мула.

Однако животное заставили сделать шаг назад, и тут несчастный, чьи силы были на исходе, потерял свою новую опору, замахал руками, что-то невнятно закричал и, лишившись чувств, упал в объятия графа де Море.

Молодой человек поднес к его губам флягу, полную одним из тех живительных напитков, что лет на сто старше водки и что издавна производят в Альпах, и влил несколько капель в рот пострадавшего.

Очевидно, силы, не покидавшие его, пока он был в опасности, иссякли в тот миг, когда он понял, что спасен.