Боб-Коп пожал плечами. Подумаешь, большое дело! С этого момента, постановил я для себя, Боб-Коп может брать у меня любые книги, которыми я не пользуюсь.

Боб-Коп и раньше был моим лучшим другом в баре, но рождение той зимой книжного клуба на двоих трансформировало нашу дружбу. Мы начали больше времени проводить вместе за пределами бара. Он учил меня разным вещам – как менять колесо, насаживать наживку, пить «Ржавый гвоздь», адскую смесь скотча с «Драмбуи»[48], – а я в ответ помогал ему составлять полицейские отчеты на более-менее человеческом языке. Обмен, конечно, был неравным. Мне наши уроки писательства давали куда больше, чем Бобу-Копу. Я ни за что не смог бы его убедить, что лучше написать «тот человек сказал», чем «нападавший заявляет». Зато мне самому шло на пользу, когда я ему внушал, что не стоит перегружать свои отчеты великими словами.

Если у нас обоих выдавался выходной, мы с Бобом-Копом садились в его двадцатифутовый старый катер «Пенн Ян» и плыли до города. Он наряжал меня в один из спасательных жилетов нью-йоркской полиции, и мы проплывали мимо статуи Свободы, удили камбалу или катались вдоль Саут-Стрит-Сипорт. Я стоял на носу катера, не обращая внимания на брызги, летящие в лицо, и наблюдал за тем, как облака плывут поверх башен-близнецов. Потом мы подходили к семнадцатому причалу и ели сэндвичи или мороженое. Обязательно заглядывали в «Публиканы на причале», где всегда было пусто. Боб-Коп покачивал своей большой головой при виде длинного ряда свободных табуретов.

– У Стива проблемы, – говорил он. – Хоть Стив и бедовый.

– Бедовый, – повторял я, сочувствуя Стиву, но думал о Сидни – как всегда, когда слышал это слово.

Мы были очень странной парочкой, полицейский и копировщик, но Боб-Коп вообще отличался странностями. Стоик и болтун. Громила и книжный червь. Суровый, но с мягкой душой. Однажды я слышал, как он рассказывал о своих детях – история была такой трогательной, что Спортсмен потихоньку смахнул слезу. Пять минут спустя я спросил Боба-Копа, не беспокоит ли его жену тот факт, что он по ночам уходит из дома.

– Не-а, – ответил он. – Она знает, я не какой-нибудь ирландский лис.

Я сказал, что не знаю, что это значит.

– Ирландский лис, – объяснил он, – мужик, который ходит в бар, чтобы встречаться с телками.

После того как Боб-Коп начал одалживать у меня книги, он заметно изменился. Стал разговорчивей и охотнее высказывал свое мнение по самым разным предметам. Книги, похоже, не столько помогали ему составлять это мнение, сколько давали новую уверенность в уже существующем. Он по-прежнему не был счастлив, но уже не выглядел таким подавленным, и даже походка его стала легче. Боб-Коп больше не вваливался в бар с таким видом, будто тащит весь мир у себя на плечах. Поэтому я сильно удивился, когда однажды обнаружил его в баре, унылого и поникшего, поглощающего «Ржавые гвозди» один за другим.

– Что случилось, фараон?

Он поглядел на меня так, будто видит впервые.

– Ты сегодня не работаешь? – спросил я.

– Похороны.

Белые перчатки лежали перед ним на барной стойке.

– Кто-то, кого ты знал?

Он не ответил.

– Выглядишь мрачным, – заметил я.

– После похорон всегда так. Особенно если хоронят полицейского.

Он рассказал мне про церемонию. Гроб, покрытый флагом. Руки в белых перчатках взлетают в последнем салюте. Волынки. Ни один другой инструмент в мире, сказал он, не внушает такого ужаса, как волынка.

– Но ты не был знаком с тем копом, которого хоронили? – спросил я.

– Я знаю их всех.

Он потер глаза и допил остатки своего «Ржавого гвоздя», заглотав его, словно ледяной чай.

– Ты ведь так и не поискал меня в «Таймс», – сказал он. – Правда?

– Правда.

Он подождал, как будто слова были похоронены где-то глубоко у него внутри. Новичком, сказал он, примерно в моем возрасте, он патрулировал улицу и услышал выстрелы.

– Знаешь, как говорят, что все происходило будто в замедленной съемке? – спросил он. – Так вот, это правда. Ты бежишь, бежишь, а к ногам у тебя словно привязано по кирпичу.

Он нырнул в переулок, свернул за угол и увидел человека, целившегося из пистолета в другого. Боб-Коп закричал, человек с пистолетом обернулся и прицелился в него. Боб-Коп выстрелил и убил его на месте.

– Иисусе! – выдохнул я.

– Все оказалось еще хуже, – продолжал он. – Парень, которого я застрелил, был полицейским. Девятнадцать лет на службе. В штатском. Пытался задержать преступника.

Друзья погибшего потребовали, чтобы Боба-Копа лишили жетона, хотя расследование подтвердило, что произошел несчастный случай. Несчастный случай, повторил Боб-Коп. Но их это не удовлетворило. Они проследили за Бобом-Копом, напали на него и избили почти до смерти. Вот почему Боб-Коп перевелся в гавань. Ему требовалось место, где можно залечь на дно. Отсидеться.

– У того полицейского была семья? – спросил я.

Боб-Коп всмотрелся в дубовую древесину стойки.

– Сын, – ответил он. – Год спустя он покончил с собой.