забора в 10 м от нее. Это был единственный результат ее длительного путешествия. Сэкономленные с трудом продукты питания передал мне венгерский священник доктор Риттли вместе с длинным письмом.

Доктор Риттли заботился о пленных генералах, католические священники Аллендорфа и монахини тоже помогали нам. Они передавали нам письма, которые не пропускали американцы.

В «Старз энд страйпс» мы прочитали о русском суде в Брянске, который приговорил генералов Бернхарда и Хамана к публичной смертной казни. Бернхард был летчиком в Первую мировую войну; его самолет подбили над русской территорией, и он долгое время провел в плену в Сибири. Уже позднее он стал командиром 2-го батальона связи. Лишь позднее мне стало известно, что и меня заочно приговорили в Ржеве подобным же образом к повешению. Та же самая судьба, что и Бернхарда, коменданта тылового района 9-й армии, постигла бывшего командира 6-го батальона связи генерала Буркхардта, когда он был комендантом тылового района 6-й армии в Бессарабии.

В 1946 г. мы оставались военнопленными. Было правильным отпустить нас после наших солдат. О состоянии дел на родине, за которое отвечали оккупационные державы, доходили отрывочные сведения. Подобно каждой оккупационной власти, они совершали ошибки. Суровым было распоряжение генерала Клея, что солдаты не должны получать никакого содержания или пенсии. Обращение нашего старейшего фельдмаршала фон Лееба осталось без ответа. Запрос был передан немецкому министру финансов. О пленных солдатах никто не сказал доброго слова, не признал, что с ними поступили несправедливо.

Ведь даже старые вдовы солдат, павших на Первой мировой войне, получали пенсию. Питание улучшилось; нам разрешили гулять вне лагеря, сначала под конвоем, потом самостоятельно. Куда бы мы побежали? Часто я присоединялся к фельдмаршалу фон Леебу, который, как и я, не пропускал ни одной прогулки на природе. По вечерам мы находили удовольствие в беседах с генералом доктором Эрфуртом и доктором Зухенвиртом.

Спустя какое-то время мы получили возможность каждую неделю встречаться с родными. Они должны были ждать перед воротами. Американцы, проезжавшие на джипах, забрызгивали их грязью. Женщины показывали свои сумочки. Между нами прогуливались «Фольксдойче» – поляки с винтовками, которые караулили нас. Они следили за тем, чтобы мы и родные не подходили близко друг к другу. Это было запрещено американцами. Только летом 1946 г. подобное распоряжение отменили. Свидания проходили в бараках. Я готовил для посетителей и своих товарищей овощные салаты с огурцами, картошкой и помидорами.

Генерал Тейзен был последним среди нас, получившим страшное известие: погибла вся его семья. Его жена приняла в семью домработницу из селения Арское, которая чувствовала себя как дома. В конце войны множество рабочих, завезенных с Востока, бродило по стране. Несколько человек зашло к фрау Тейзен, которая вышла им навстречу и была застрелена вместе с младшим сыном 15 лет. Старший сын генерала, офицер-подводник, погиб на флоте. Мать умерла, не пережив несчастья. Тейзен перенес удары судьбы с истинно христианским и человеческим достоинством. Он присоединился к католической церкви и после плена стал священником.

Нюрнбергский процесс бросил тень на наш лагерь. Главный обвинитель от русских Руденко назвал главными виновными в разрушении Ржева 129-ю дивизию и меня, наряду с Моделем, Вайсом и другими моими боевыми товарищами. Мы попытались опровергнуть это обвинение, обратившись под присягой к защитнику Латернзеру. Мы хорошо представляли, каковы были методы допроса в Нюрнберге, о них нам рассказали наши товарищи, вернувшиеся оттуда.

По радио мы слушали отвратительные репортажи о Нюрнбергском процессе Гастона Ульмана. Его английский коллега был объективным. Мы не могли признать «справедливым» судебное производство, в котором пострадавшие были одновременно судьями, а их соотечественники освобождались от таких же обвинений. Генерал-полковник Гудериан пришел к нам, вернувшись после допросов в Нюрнберге. Когда поляки потребовали его выдачи, его сын Гейнц[154] обратился ко мне с вопросом, как нам организовать побег Гудериана. По вечерам мы, генерал-полковник Гудериан, генерал-полковник Рейнгардт, Гейнц Гудериан-младший и я, играли в бридж. Читать нам было нечего, были только романы, присланные Красным Крестом, и никаких газет. Из Нюрнберга приехали Аугуст Винтер, Буле, Варлимонт. После Нюрнберга я, Гальдер и Хойзингер решили работать над военной историей. Корректные американские офицеры решили помочь нам с картами и предоставить в наше распоряжение собственные боевые донесения.

На Рождество 1946 г. я получил недельный отпуск и проездом увидел ужасно разрушенный Вюрцбург.

В Ноймаркт-Санкт-Файте я навестил семью на временной квартире, которую моя отважная жена сделала уютной, как смогла.

В конце июня 1947 г. меня отпустили из плена. Впоследствии я узнал, что американцы выдали Югославии из нашего лагеря для военнопленных доброго товарища и прекрасного офицера связи генерал-лейтенанта Вурстера, где он вместе с другими немецкими генералами был приговорен к смерти и казнен.

Эпилог

Летом 1950 г. французское правительство обратилось с требованием к американским оккупационным властям о моей выдаче, так как согласно так называемым «алжирским законам» де Голля немцы не находились под защитой международного права. Против меня с французской стороны были выдвинуты обвинения в «убийствах», «депортации» и «актах грабежа». Американский военный суд в Регенсбурге тщательно рассмотрел мою деятельность в течение двух июньских дней 1944 г. и установил, что она отвечала Гаагской конвенции о правилах ведения сухопутной войны. Американская комиссия по экстрадиции в Бад-Наухайме отказала в моей выдаче.

Я считал вопрос исчерпанным. Но это было не так. На основании «сообщения Немецкого информационного агентства» от 2 февраля 1955 г. «военный суд» в Марселе приговорил меня заочно к смертной казни. Я сделал все возможное и невозможное, чтобы снять с себя это тяжкое обвинение. Я заявил о своей готовности предстать перед любым французским судом при условии «незаинтересованного рассмотрения дела», потому что приговор вынесла судебная коллегия, в состав которой вошли гражданские участники Сопротивления. Мой замечательный адвокат из Марбурга прилагал всевозможные усилия по решению моего дела. Много хороших знакомых пыталось помочь мне в Париже. Однако все дружеские связи не помогли. Мои прошения на имя бундесканцлера и министра внешних дел были безуспешны. Меня постигло разочарование. В моем старом свидетельстве о производстве в офицеры были слова о том, что «этот документ вручается в надежде на то, что произведенный в офицеры, верный конституции рейха и его законам, выполнит свой профессиональный долг во благо государства и оправдает доверие, которое ему оказывается этим назначением. Одновременно ему гарантируется защита со стороны государства». Я был уверен, что выполнил свои обязанности за долгие годы службы. Но где же была «защита со стороны государства», правопреемником которого была Федеративная Республика Германия?

Профессия солдата, которой я посвятил 34 года жизни, десять из которых