взятки чиновникам, чтобы чего–нибудь добиться. Так могли говорить только люди, не знавшие, как обстояли дела на самом деле, или просто лгуны. Я, проработав несколько лет в Советском Союзе, знаю, что любая попытка возродить взяточничество, строго каралась. Из–за взятки люди могли лишиться жизни. Это стремление к чистоте было сильной стороной нового строя.

Когда я покидал банк, у меня взял интервью Пауль Шеффер, корреспондент газеты «Берлинер Тагеблагг». Он сам прожил в Москве несколько лет и хотел узнать, что я теперь думаю о будущем Советского Союза. Я сказал ему: «Русское общество, подобно мощному дорожному катку, медленно продвигается вперёд, сметая все препятствия, возникающие на его пути. Отдельный индивидуум не играет никакой роли в развитии этого огромного государства. Советский Союз будет идти вперёд, даже если будут совершаться ошибки»[784]. С тех пор прошло 20 лет. Советский Союз достиг на практике таких успехов, которые трудно было себе вообразить.

Когда я в последний день перед отъездом в Стокгольм находился в компании друзей из шведской колонии, ночью, в половине первого, меня позвали к телефону. Звонил народный комиссар иностранных дел Чичерин, просил зайти к нему. В два часа я прибыл к нему в кабинет и пробыл там больше часа. Мы говорили о текущих событиях. На прощание он подарил мне свой портрет. Утром я отбыл в Стокгольм[785].

Здесь я занялся восстановлением шведско–русских отношений. Однажды, возвращаясь с отдыха на пароходе в Стокгольм, я встретился с тогдашним министром торговли Швеции Нильсом Волином[786]. Волин поинтересовался событиями, происходящими в Советском Союзе. К тому моменту Англия и Франция уже признали Советский Союз. Волин попросил меня устроить ему встречу с русским послом Осинским[787]. Я выполнил его просьбу. Волин, хорошо понимавший необходимость незамедлительного признания Советского Союза, склонил правительство к положительному решению этого вопроса.

В связи с признанием Советского Союза Швецией я дал в честь Осинского обед в летнем ресторане, на который были приглашены представители искусства, науки, торговли, промышленности, члены риксдага, деятели профсоюза, кооператоры и пресса.

Мои русские иконы

На Смоленском рынке в Москве, так называемом блошином рынке, шла бойкая торговля. По субботам там было особенно многолюдно. Иностранцы, интересующиеся искусством и антиквариатом, регулярно ходили на этот рынок. После революции сюда попадали великолепные вещи, припрятанные в своё время от властей. Лишь острая нужда заставляла людей продавать эти уникальные предметы.

Здесь я приобрёл мои первые иконы. Часть икон, продаваемых на рынке, принадлежала частным лицам, а другая часть, вероятно, была украдена из церквей и монастырей во время революции. Я не был знатоком искусства, но с первого же мгновения иконы заинтересовали меня. При взгляде на них казалось, что невидимая сила излучает строгость и красоту. Некоторые иконы были грязными и чёрными от копоти свечей. Но они чем–то притягивали меня. После очистки и реставрации под грязной поверхностью обнаруживалось настоящее сокровище, созданное безымянным мастером в XV–XVI веках.

Когда стало известно, что я собираю иконы, ко мне стали приходить люди из бывших аристократических семей и приносили иконы, принадлежавшие этим семьям в течение сотен лет. Им хотелось, чтобы иконы попали в надёжные руки. Они не считали иконы произведениями искусства, для них они были священной силой, оберегающей дом.

Когда Альберт Энгстрём увидел мою коллекцию икон в Москве, то пришёл в изумление. Мы долго молча сидели и разглядывали иконы, а потом он произнёс: «Мальчик, это подлинное искусство. По правде говоря, я завидую. Я и сам бы хотел обладать подобным сокровищем». Тогда Альберт не слукавил. Он стал постоянным посетителем Смоленского рынка и радовался, словно ребенок, каждому своему новому приобретению.

Собравшись вывозить мою коллекцию в Стокгольм, я обратился к министру торговли Красину. Возражений с его стороны не было, но исключительно ради формальности коллекцию должны были осмотреть работники музея. Ко мне пришли четверо музейщиков. Осмотрев иконы, один из них произнёс: «Не понимаю, как оказались эти иконы у вас. Среди них есть такие, которых нет даже в собраниях наших музеев. Мы не можем дать вам разрешение на вывоз. Можете хранить их здесь, но не вывозить». Я предложил им отобрать для музеев ценные иконы, а на остальные дать разрешение на вывоз. Я заметил, как эти люди просияли. Музейные работники отобрали 13 икон, я подарил их четырём музеям.

Когда иконы были доставлены в Стокгольм, я разместил их в моей вилле, находящейся в Сальтшёбадене. Голландец Корнелиус Боссман занялся реставрацией икон. На это потребовалось несколько лет. Частенько я брал с собой сына Рагнара, и мы наблюдали за работой Боссмана, за тем, как постепенно проявляются чудесные детали произведений.

Переезжая в Париж, я взял с собой большую часть коллекции русских икон. В одном парижском русском антикварном магазине мне посчастливилось раздобыть ещё несколько икон. Золотницкий, хозяин магазина, до революции был продавцом антиквариата в Киеве, где среди его клиентов были члены царской семьи. В Париже большей частью его покупателей были русские аристократы, которым удалось уехать из России. Среди всех красивых русских антикварных вещей, продаваемых в магазине, иконы интересовали меня в большей степени.

Я долго раздумывал над тем, чтобы составить каталог икон, хранящихся у меня. Но за пределами России едва ли можно было найти кого–то, кто был бы способен сделать это. По дороге из Стокгольма в Париже я встретил друга Ханнеса Шельда, доцента университета в Лунде. Ханнес обладал уникальным талантом к изучению иностранных языков, и, если я не ошибаюсь, он знал по меньшей мере 34 языка. Ханнес познакомил меня с Хельге Щеллином, профессором университета в Лунде, который затем стал основателем и директором Вэрмландского музея в Карлстаде. Когда я встретился с профессором, мы договорились, что он и его жена Стина, специалист по реставрации церковной живописи, приедут на лето в наше французское имение для начала работы по сбору материала о моей коллекции. Эти чудесные люди стали украшением того лета для меня и моей жены, и впоследствии мы оставались друзьями.

Когда распространились новости о том, что я приобрёл в России иконы, шведская пресса подняла крик, обвиняя меня в скупке краденых икон из церквей и монастырей. Меня успокоил старый русский профессор Авинов, директор Питсбургского музея. Он обнял меня и со слезами на глазах сказал, что рад тому, что эти бесценные церковные сокровища займут достойное место в шведской культурной жизни.

В 1933 г. в Стокгольме проходил 13‑й Международный конгресс историков искусства. В связи с этим мероприятием я выставил собрание моих икон в Королевской академии свободных искусств, тогда же я передал