по баштану, на самом краю его, под большим орехом, Аждар остановился.

— Садись!

Сарвар сел.

— А ты молодец, что крик не поднял. — Аждар улыбнулся и хлопнул Сарвара по плечу.

Некоторое время они молча глядели друг на друга.

— Здорово ты испугался, а?

Сарвар не ответил.

— Слушай, притащи чего-нибудь пожевать, — попросил вдруг Аждар. — Ноги с голодухи не держат… Только будь мужчиной! Кошачьего Старшину не буди.

Сарвар молча встал и пошел за едой. Принес овечьего сыра и два больших лаваша. Когда Аждар поел, Сарвар спросил несмело:

— Кур ты унес?

— Я…

— А тебя в деревне искали!..

— Я знаю.

— Пять милиционеров приезжало.

— Ишь ты!..

— У нас тоже спрашивали про тебя. Отец сказал: ты в Баку… А ты не был в Баку?

— Был.

— Чего ж не остался там?

— Пронюхали. Продал один подлюга.

— Чего же теперь будешь делать?

— Отсижусь пока здесь, а поутихнет — обратно двину.

Больше Сарвар не спрашивал: остальное и так было известно. Месяца три назад Аждар, работавший приемщиком на консервном заводе, взял три тысячи, будто для закупки алычи, и исчез; историю эту в Бузбулаке знал каждый. Потом кто-то встретил Аждара в Баку на рынке, эта новость тоже мгновенно распространилась по деревне. Много кой-чего наслушался Сарвар за эти три месяца, и Аждар, их сосед, обыкновенный человек, которого он каждый день встречал на улице, превратился в его воображении в какого-то сказочного разбойника. Сарвару было страшновато сидеть с ним ночью вдвоем в открытом поле. Сарвар молчал, все думал, думал о нем, а потом осторожно спросил:

— А где ж ты ночью-то спишь?

На этот раз Аждар ответил не сразу, он долго и пристально смотрел мальчику в глаза, так долго и пристально, что Сарвар даже испугался немножко. Потом Аждар спросил:

— А ты не продашь?

— Что ты!.. Я никому не скажу!

— Поклянись!

— А чем?

— Ну… во что веришь!

Сарвар долго думал, но ничего такого не мог придумать.

— А в луну веришь? — спросил Аждар, показывая на небо.

Сарвар поднял голову. Луна в ту ночь была такая большая, светлая, и в самом деле нельзя было в нее не верить.

— Верю! — сказал Сарвар.

— Клянись!

— Луной?! Клянусь!

— Вставай. Пошли!

Они шли очень долго, пока не добрались до зарослей у самой горы; до того места, которое в деревне звали «Змеюшником». Здесь, в чащобе, под раскидистыми ветками мушмулы, со всех сторон окруженной колючей ежевикой, устроил себе Аждар нору. Чтобы пролезть в нее, нужно было долго ползти под кустами. Лунный свет не проникал сюда, и только фонарик Аждара слабо освещал этот таинственный мир… Больше всего удивило Сарвара в ту ночь, что здесь, в ежевике, издавна считавшейся в деревне скопищем ядовитых змей, не было ни единой змеи. Они ползли долго, пока кусты не стали немножко реже. Наконец Сарвар вылез, распрямился и обомлел: сплетенная из прутьев хижина, а перед ней старательно расчищенная поляна, вся трава сжата, земля перекопана, разровнена и даже полита; за хижиной, у самой горы, бил из-под камней родничок. Аждар устроил здесь маленькую запруду, и под лунным светом вода в ней мерцала, словно расплавленный свинец; возле очага валялись закопченный чайник и несколько куриных косточек.

Будто для того, чтобы окончательно ошеломить мальчика, Аждар остановился перед хижиной и свистнул, будто подзывал собаку; только из хижины выбежала не собака, а ежик. Сарвар удивился, что ежик здесь запросто расхаживает. Он впервые видел, чтоб ежик так вел себя при людях. А тот словно понял мысли Сарвара, свернулся и спрятал голову. Это почему-то очень понравилось Аждару.

— Братишка мой, — сказал он. — Вот так и живем — на пару… Надежный мужик! Сплю, а он караулит. Ни одна тварь не подползет!

Внутри хижины вещи все были знакомые: телогрейка, бидон для керосина, керосиновая лампа, ведро, с которым ходила за водой покойная мать Аждара, казанок… (Все это Аждар принес из деревни. Пробрался как-то ночью к себе домой и взял.)

Эту плетеную хижину, похожую на паутину из веток, родничок, ежика, и даже черный от копоти чайник, и заржавленную лампочку без стекла Сарвар вспоминал часто, когда был в армии. И не удивительно: месяц, а может, и полтора, дождавшись, когда отец заснет, он каждую ночь пробирался в заросли ежевики. Целый месяц, а может, и полтора, они с Аждаром, набрав на колхозном поле пшеницы, гороха или фасоли, варили по ночам такую похлебку, что ничего подобного Сарвару едать не приходилось. И не было в его жизни дней счастливей этих, хотя ему бывало и страшно, очень страшно. Да и тайну хранить было не просто, тем более что Аждара искали, милиция приезжала искать. Нелегко Сарвару приходилось и в школе, особенно на уроках Шекерек-кызы, которая каждый раз заводила разговор о честности, о бдительности и о необходимости непримиримой борьбы против врагов и шпионов, а, по словам Шекерек-кызы, Аждар был самый что ни на есть шпион и враг. К тому же Сарвар был уже не ребенок: пятый класс — это пятый класс, и он прекрасно понимал, что значит казенные деньги. Один раз Сарвару даже пришло в голову открыть свою тайну, показать, где прячется Аждар, но стоило ему пробраться в заросли и увидеть хижину, похожую на паутину из веток, как он сразу отбросил эту мысль. При свете луны Аждар совсем не был похож ни на «врага», ни на «шпиона», это был просто Аждар, длинный, худой, и похож он был на покойную тетю Хавер…

Весь сентябрь в том году прошел в страхе и в какой-то непонятной радости; случалось, они всю ночь просиживали у костра. Зато днем — Аждар от нечего делать спал с утра до вечера, у него даже глаза опухали от сна, иногда он плел из осоки какие-то странные вещицы, похожие на корзины и на ведра; запруду перед родником он чуть не каждый день строил заново и от скуки даже стихи стал писать.

Охраняй меня, ежик-сиротка,

Убежал я из дома в леса,

Родной дом свой, добро свое бросил

И живу здесь в кустах, как лиса…

«О, взгляни, гнусный мир, это всходит луна…» Этой строкой начиналось другое стихотворение Аждара. Он сидел перед хижиной, глядел на луну и без конца повторял эту строку. Дальше стихотворение не получалось, и конца его Сарвар так и не узнал.

Наступила осень, зарядили дожди, и в одну из темных ночей они молча простились возле хижины, Аждар держал в руках только телогрейку и ежика, и, как это ни странно,