«У меня не осталось выбора», — рассуждал Октавиан, озирая богатства, отобранные у отряда Цезаря Младшего, который его люди перехватили в пустыне. Если решение столь просто и очевидно, зачем толковать об этике или средствах достижения цели? Октавиан заставил замолчать надоеду Ария, который не переставал болтать о том, что и как было проделано, как будто «философ» вбил себе в голову: чем больше подробностей он сообщит, тем больше монет и драгоценных камней осядет в его карманах. Октавиан не желал загружать свою память детальным отчетом об убийстве. Кольцо с печатью, деньги и записи Родона, который под руководством Ария мог бы научиться лгать и покрасивее, — достаточное доказательство того, что на этом свете остался только один Цезарь.

Отчет о смерти другого мальчика, Антулла, заставил Октавиана, знавшего этого парнишку лично, уронить слезу — точно так же, как он пролил слезы по отцу мальчика в миг несвойственной ему сентиментальности. Но не сожаление, печаль, скорбь или даже вина вызвали эти слезы, а лишь осознание того, что любая жизнь, даже его собственная, преходяща. Странное понимание того, что жизнь так легко отнять и что власть доступна любому, кто пожелает взять ее. Почему же другие не воспользуются этим в отношении самого Октавиана? Почему эти «философы», Родон и Арий, прямо сейчас не ударят его ножом и не заберут себе все лежащее здесь золото? Для Октавиана это оставалось загадкой. Быть может, как говаривал Цезарь, некоторые люди сторонятся власти. Большинство из них чувствуют себя счастливее, если могут просто идти за человеком, который принимает жесткие решения и берет последствия на себя.

Но следует проявлять осторожность. Дело следовало сделать, ведь Цезарион и Антулл были в опасном возрасте — в том возрасте, когда Александр Великий уже воевал, покоряя племена, до тех пор не признававшие власти македонского царя.

Октавиан видел мальчишку Антулла, когда тот явился с посланием от своего отца, разглядел поразительное сходство с Антонием: квадратная челюсть, сильная грудь, длинный прямой нос. И — высокомерная манера держаться. Этого Октавиан ему простить не мог.

И впредь с этого времени всем придется привыкать прощать ему, Октавиану, его действия, потому что другого выхода не будет. В любом случае, эти два юных существа — отродья Цезаря и Антония, сыновья прославленной любовницы двух прославленных мужчин — несомненно, объединились бы против него и начали бы очередной этап в непрекращающихся гражданских войнах Рима. Войнах, которые Октавиан поклялся прекратить раз и навсегда.

Конечно, убийство мальчиков будет воспринято как необходимый политический ход. Октавиан понял: если кто-то просто действует, без объяснений и сожалений, то окружающие скоро начинают сами находить доводы в его защиту. Стоит только посмотреть, как это прямо сейчас делают Арий и Родон! Слова просто наталкиваются друг на друга, когда «философы» заверяют, что Октавиан поступил мудро, и находят сему многочисленные подтверждения.

Октавиану хотелось задать им вопрос относительно младших детей, но это противоречило его жизненной философии. Он решит судьбы этих детей, не спрашивая ничьих советов. Однако Октавиан полагал, что не сумеет дать приемлемое объяснение смерти маленьких детей даже себе самому. Что ж, их можно взять с собой в Рим, где он будет присматривать за ними. Какой от них может быть вред? Близнецам еще нет и девяти.

Октавиан отпустил обоих «философов» — он устал от того, что они вьются вокруг, ожидая дополнительной награды за предательство своих подопечных. Император даровал им деньги и их жизни. Хотя Октавиан и потребовал предательства, он презирает самих предателей. Неужели они не заметили этого? Сунув еще несколько монет в их жадные руки, он отослал их прочь.

Оставшись наедине с грандиозным пополнением его личной сокровищницы, Октавиан попытался надеть кольцо с гербом на указательный палец. Оно было испачкано чем-то похожим на кровь, однако эту грязь легко удалось стереть полой плаща. Кольцо оказалось слишком маленьким. Должно быть, Цезарь Младший унаследовал тонкую кость своего отца; или же, если Октавиан правильно разгадал хитрости Клеопатры, мальчишка получил это качество от человека, с которым сошлась Клеопатра, выбрав себе тайного любовника за сходство с Цезарем. Должно быть, она тщательно продумала весь план, Октавиан был в этом уверен. Кольцо прекрасно налезло ему на мизинец. Именно так он намеревался носить его некоторое время. Оно было тяжелым, золотым, и на нем был выгравирован орел Птолемеев — тот же самый, который нависал под потолком почти в каждом помещении этого дворца. Птица была так похожа на орла, парящего на римских штандартах, что Октавиан подумал: действительно ли это простое совпадение? В любом случае, такое сходство выгодно — этакий мостик от греческого к римскому владычеству над миром. Знак богов, свидетельствующий о том, что Египту от века было назначено покориться власти Рима.

Из груды сверкающих сокровищ Октавиан поднял главный трофей. Драгоценность оказалась легче, нежели он ожидал, и Октавиан засмеялся: он-то готовился с трудом поднять ее! А все вышло так легко. Октавиан повернул вещицу и встретился взглядом с изумрудными глазами кобры — неумолимыми, холодными. Он погладил уплощенную грудь гадины, символа фараонской власти, словно приручая ее, провел пальцами по ромбовидным чешуйкам, потрогал острый язычок. А потом надел венец на голову. Как отлично сидит! Похоже, голова у сына Цезаря была такой же величины. Бедный Юлий! Так жестоко убит своими соотечественниками за желание носить эту самую корону. Преждевременное желание. Подчас только младшему поколению доводится реализовать устремления старшего. Иногда просто бывает нужен человек других качеств, чтобы завершить начатое.

Клеопатра вкушала первую за сегодняшний день трапезу, когда ей сообщили новости. Она проснулась посвежевшей, впервые за много дней не ощущая признаков лихорадки. Ярко светило солнце, и это означало, что она спала долго и крепко. Ей снился отец, исполнявший ритуальный танец Диониса, которым Авлет некогда баловал семью и друзей. Во сне отец был облачен в прозрачное одеяние, так что все видели, как его тучная плоть колышется в такт движениям. За танцем наблюдали Клеопатра и римляне — полный зал римлян. Некоторых она узнала — они погибли в сражениях в Греции. Она не желала видеть их. Хотя в этом видении она снова была ребенком, все, что предстояло ей в жизни, уже произошло. Клеопатра попыталась сосредоточиться на ловких движениях отца, раскачивавшего массивное тело в такт пению дудок, но римляне постоянно отвлекали ее. «Танцевать может только пьяный», — шутили они.

Отец не слышал их и продолжал скакать и вертеться, словно в трансе, фальшивые локоны его парика струились по спине, словно у юной девушки. Но Клеопатра, десятилетняя девочка, отлично улавливала все эти насмешки. Она высматривала Антония, единственного римлянина, который мог бы заставить их понять, что отец ее вовсе не пьян, но охвачен благоговением, что он не глумится над богом, а выказывает ему почтение. Однако Антония там не было.

Клеопатра очнулась от сна быстро, гораздо быстрее, чем если бы ей явился Антоний. Ей уже снилось прежде, что он жив, и скорбь после пробуждения была так велика, что царица глотала снадобья и снова проваливалась в сон, надеясь опять увидеть его.