Я нарочно остановился на вопросе довольствия, потому что оно всегда, а в обстановке Лесистых Карпат подавно, является одним из главных факторов бодрого настроения войск и успешности их боевых действий.

Руководящий приказ был неуклонно проведен в жизнь. Были две попытки оттянуть подъем походных кухонь, но их все равно подняли другие. А с выделением частей во вторую линию явилась возможность систематически вести занятия. Особенное внимание обращалось на уничтожение искусственных препятствий. За расположением штаба корпуса было выбрано специальное место, сооружены проволочные заграждения, и на этом месте присылаемые по очереди от войсковых частей офицеры и солдаты обучались действию ручными гранатами и бомбометами, применяя их к разрушению проволочных заграждений, а затем при штурме и прохождении неприятельских окопов в забрасывании ими отступающего противника.

Я часто посещал полки, отводимые в резерв, и неослабно следил за ходом строевых занятий, беседовал с офицерами и с людьми.

Одновременно был урегулирован вопрос отпусков. При нашем расположении в горах, когда уволенному в отпуск требовалось четыре дня для достижения г. Куты, откуда начиналась железная дорога, да четыре дня от Кут к полку, трехнедельный отпуск фактически сводился для большинства на нет, не оставалось времени для побывки дома.

Приказанием по корпусу три недели отпуска исчислялись со дня прибытия в г. Куты до дня возвращения в этот город.

Поставленные в нормальные условия жизни, войска быстро оправились, и настроение поднялось.

Приходилось всегда быть начеку, так как против нас стоял серьезный противник, привыкший к действиям в горах – почти сплошь австрийские и германские егерские батальоны.

Зима прошла спокойно, изредка происходили боевые столкновения, не имевшие серьезного значения. Но мы неуклонно готовились к переходу весною в наступление, план такового разрабатывался в штабе корпуса, причем я ставил главным условием начинать наступление ввиду климатических условий Лесистых Карпат отнюдь не ранее начала мая.

Несмотря на все трудности и неудобства стоянки, она как-то полюбилась мне настолько, что я не раз мечтал о приобретении в собственность усадьбы и дома, в котором мы жили, с тем чтобы пожить в нем когда-нибудь после войны.

Со времени мобилизации и выступления в поход я ни разу не отлучался от корпуса. Напряженная работа, в особенности обстановка, в которой она протекала с лета 1916 года, утомила меня и я, пользуясь налаженностью внутренней жизни корпуса и имея надежного заместителя в лице генерал-лейтенанта Промтова, решил уехать на две недели в Симферополь к семье, чтобы провести с ними Рождество.

Начиная от неурядиц на станции, сахарный песок, который подали к чаю, задержки поезда в пути – на станции Синельниково, например, на целые сутки – все указывало на крупные перемены, которые произошли во внутренней жизни страны. Но, как не радостно было увидать своих после почти трехлетней разлуки, зажечь елку и прочее, все мысли, вся душа остались на фронте, и, прожив с семьей с 25 декабря 1916 по 2 января 1917 года, я выехал обратно на фронт.

Проезжая через штаб главнокомандующего Юго-Западного фронта, я решил остановиться на несколько часов, чтобы представиться генерал-адъютанту Брусилову, поздравить его с Новым годом и доложить намеченный план прорыва на Мармарошь – Сегет, а главное, упросить его не торопить с наступлением до установления настоящей весны в горах, дабы преждевременным переходом не подорвать войска. Совместная работа в течение всей войны сблизила нас, и я знал, что могу ему все говорить с полной откровенностью.

Встретилась мы очень тепло, отобедали в его кабинете, но когда мы остались одни, разговор сразу принял такой оборот, которого я, по правде, и представить себе не мог и который произвел на меня еще более тягостное впечатление, чем приведенный в своем месте последний разговор с Куропаткиным в 1906 году перед оставлением Маньчжурии. Привожу дословно:

Брусилов:

– Я особенно рад вашему приезду, так как он дает мне возможность извиниться и объяснить мою невольную вину перед вами – в том, что вы не были назначены командующим армией. Но фактически вы таковою всегда командовали. По аттестации, по заслугам, по полученным наградам вы стоите первым номером, но я не мог официально вас представить в командующие армии ввиду вашей немецкой фамилии и вероисповедания. Вы не можете себе представить, сколько я получаю доносов на эту тему.

Я был не только возмущен, но и глубоко оскорблен подобным заявлением. Алексей Алексеевич отлично знал мои отношения с войсками, какими я пользовался авторитетом и верой среди них, постоянно мне на это указывал, и я ему ответил:

– Если дело так обстоит, то мне нет места в армии, и мне остается только просить о назначении меня на должность внутри России, или лучше прямо отпустить меня на покой.

Брусилов:

– Нет, нет, за все это вам воздастся после войны, а сейчас я и здесь рассчитываю на вас.

Но с меня было довольно, я встал, простился с ним и уехал.

Вернувшись к корпусу, стал по-прежнему работать, вести подготовку к весне, но разговор с Брусиловым камнем лег мне на душу. Теперь мне было ясно, что в этом именно крылась основная причина, что столько достигнутых мною успехов не могли получить полного развития и постепенно сводились на нет, особенно после форсирования р. Серета, когда одновременно с моей победой началось победоносное наступление 8-й и 9-й армий, а в промежутке между нами остались на месте 22-й и 6-й корпуса и вправо от меня 17-й и 5-й. Подчини мне тогда эти корпуса, что бы осталось от поспешно уходивших в полном расстройстве австрийских войск? Разгром был бы полный и окончательный.

Но не время было предаваться собственному горю. Россия быстрыми шагами подходила к той роковой стезе, вступив на которую остановиться уже не могла и докатилась до настоящей разрухи. Колебания власти, всеобщая утомленность войной, разлаженность государственной машины, происшедшая главным образом от неудачного выбора лиц, стоявших во главе администрации, особенно министра внутренних дел Протопопова; резкие выходки отдельных личностей в Государственной думе против правительства, причем открыто затрагивались особы императорской фамилии, противодействие всей общественности: военно-промышленных комитетов, Всероссийский земский союз, Всероссийский союз городов, недостаток, вернее почти полное отсутствие кадровых офицеров в запасных частях, облегчавшее проникновение в них зловредных агитаторов и постепенно их разлагавших – все это вместе взятое подтачивало государственные основы и толкнуло нас в объятия сперва военного бунта, а затем и во власть бездарного Временного правительства. Ни Государственная дума, ни Временное правительство не сумели совладать с доставшеюся им властью, просмотрели нарождение и значение Советов рабочих и солдатских депутатов[352] и были ими стерты. Рухнула законность, рухнула армия; с благосклонного попустительства Керенского[353] воцарились темные силы в лице большевиков, и наша мать Россия, заливаясь кровью, в каких-нибудь четыре-пять лет докатилась до пропасти и совершенно обнищала.