Но друзья Арте, почти год назад явившиеся из иных земель и приближенные к нему, были здесь в почете.

– Мне кажется, мы должны успеть к празднику самой долгой ночи, – сказал Тоша и с наслаждением потянулся. – Я, по правде говоря, так толком и не понял, почему это важно, но, сдается, Дайна нам головы поотрывает, если не успеть…

– Это достаточно серьезная причина, разве нет? – Саша говорила, не отрывая глаз от своего чертежа.

До сих пор все ее идеи про летательные аппараты казались Арте скорее мечтами, чем проектами, имеющими шансы на жизнь, но она трудилась над ними с таким упорством, задействовав в работе целую группу старых мастеров, служивших когда-то Диару, что иногда он начинал верить, что совместными усилиями они чего-то добьются.

– Дайна считает, что это привлечет к нам больше верующих, – сказал он.

Ему не хотелось говорить «ко мне». Так было проще верить в то, что происходящее – всего лишь общий интересный проект, в котором участвует и он сам.

Проект по улучшению жизни целого мира – только и всего.

– Похоже, Дайне их всегда будет мало. – Тоша потянул Сашу за кудряшку. – Ты не идешь домой? Могли бы вместе дойти.

Саша помотала головой:

– Я еще поработаю. Где-то здесь бегает одна файель из диаровских… Хочу ее дождаться. Говорят, она может помочь.

Тоша закатил глаза:

– Ну вы даете. А я вот пойду. Мне Анле голову оторвет, если я опять не приду домой ужинать.

– Сказал бы, что заработался, – предложила Саша, и Тоша взглянул на нее с иронией:

– Сразу ясно, что ты никогда не встречалась с видящей.

– Иди, конечно, – сказал Арте. – Саша, пусть идет. В жизни должно быть место чему-то кроме дел.

– Кто бы говорил, – заметила Саша, все так же не отрываясь от чертежа, когда Тоша уже отошел достаточно далеко. – Ты, кажется, вообще никогда не отдыхаешь.

– Ну, – смущенно протянул Арте, – мне это вроде как и не нужно. Я… не устаю. С тех пор, как… В общем, не устаю.

– Не повезло. – Саша пожала плечами. – Я вот радуюсь, когда удается хорошенько устать на сон грядущий.

Арте немного помедлил, прежде чем положить руку ей на плечо.

– Прекращай корить себя, Саша. Мы все когда-нибудь совершаем глупости…

– Глупости – это одно, а предательство – другое. – Саша отодвинула чертеж и покачала головой. – Знаешь… я рада, что оказалась здесь. Не только из-за Инги. Но и потому, что не смогла бы оставаться там после того, что сделала. Я все равно должна была уйти – куда-то, где меня никто не знает. И вот я здесь… с тобой, сестрой, Тошей. И здесь у меня есть шанс сделать что-то полезное. Искупить вину.

– Ты была влюблена, – мягко сказал Арте. – А это бывает очень больно. И, знаешь… Я тоже очень рад, что так вышло. Рад, что я не один.

– Ты бы и так был не один. – Саша неловко улыбнулась и перевела взгляд туда, где продолжала что-то втолковывать строителям его жрица. – У тебя есть Дайна.

Арте почувствовал, что неудержимо краснеет – весточка из той, прежней жизни.

– Это… не то, что ты думаешь. Все не так просто. Я ведь даже не могу до конца понять, кто я… и что со мной будет дальше.

– Ты во всем разберешься, – сказала Саша с убеж денностью, согревшей ему сердце. – Это точно. А мы тебе поможем. Все мы.

Небо окрасилось в рыжий цвет – от этого оттенка ему всегда становилось грустно. Он не знал, сколько именно ему предначертано жить на свете, – скорее всего, его жизнь окажется куда более долгой, чем он когда-то мог рассчитывать.

Но, наверное, и годы спустя он будет вспоминать этот цвет с особенной нежностью – даже когда забудется окончательно, подхваченное водоворотами памяти, ее лицо.

Еще некоторое время они с Сашей молча смотрели вниз, на будущий город. Это было уютное молчание, и Арте позволил себе насладиться им еще немного – прежде чем вернуться к работе.

Этот сон снится ей нечасто – раз в год, а то и реже, – и она не рассказывает о нем никому, даже Гану, хотя привыкла почти ничего от него не утаивать.

Он, правда, тоже говорит ей не все. Иногда, когда его взгляд затуманивается при взгляде на вытатуированное на руке солнышко с изогнутыми лучами, Кая видит, что он хотел бы рассказать ей что-то – что-то, для чего, должно быть, трудно подобрать слова.

Всего один раз она оказалась близка к тому, чтобы понять, что его тревожит.

– Как думаешь, – спросил он, когда они сидели на веранде, под тусклым светом электрической лампочки в хороводе мошкары, сонные, блаженно расслабленные, глядя на черное, усыпанное бесчисленными звездами небо, казалось, готовое их проглотить, – после смерти человек попадает в то место, в которое верит? – Он помедлил. – К богу, в которого верит?

Она хотела ответить, но он уже улыбался и говорил о другом, отвлекая ее, явно жалея о своем порыве.

Кая не настаивала на продолжении этого разговора. Ей все равно нечего было бы ответить. Сама она предпочитала просто не думать о том, что будет после – да и будет ли что-то вообще. Ей всегда хватало того, что они имели сейчас, в настоящем, реальном мире, – и это было гораздо больше всего, о чем она мечтала давным-давно, перед тем как покинуть Зеленое.

К тому же она уважала чужое право на секреты. Были у них и общие – например, то, что за все эти годы они так и не дождались удобного случая, чтобы избавиться от осколка Гинна и раз и навсегда забыть о нем.

Может быть, этот сон приходит к ней из-за него. Может, когда они наконец сдержат обещание, данное Ганом Артему, он перестанет ей сниться.

Но до тех пор нет-нет да и приснится снова.

Артем – такой же, каким она знала его когда-то: не изменившийся, не повзрослевший, такой же юный, с той же улыбкой – немного робкой, доброй, – идет по полю, по пояс в высокой незнакомой траве.

Его кожа сияет золотистым светом. Взгляд спокоен, и глаза улыбаются.

Он нашел свое место.

Над чужим миром за его плечом встает, заливая все расплавленным золотом, солнце.