Не забыл, конечно, диктатор и себя. Но о его триумфе чуть ниже.

Сулла мог быть доволен. Он расправился почти со всеми своими врагами, наградил друзей, искоренил, казалось бы, самую возможность смуты. Низкородные поставлены на место — кроме тех, конечно, кто оказал ему самому большие услуги. И никто не посмел попытаться отомстить. Правда, Плутарх рассказывал, что 14летний Катон Младший, которого часто водили в дом Суллы, видел, как оттуда выносят головы известных в Риме людей, и слышал крики пытаемых. Однажды он спросил своего наставника Сарпедона, почему никто не убьет диктатора. «Его боятся еще больше, чем ненавидят», — отвечал Сарпедон. «Почему же тогда ты не дал мне меч? Я убил бы его и избавил отечество от рабства!» — воскликнул мальчик (Катон Младший. 3. 3–7; см. также: Валерий Максим. III. 1. 2). Вряд ли в доме Суллы пытали и казнили людей; а что до слов Катона, то даже если он и произносил их, дальше разговоров дело не пошло. О взрослых и говорить не приходится. Боги явно благоволили властителю Рима.

Диктатор гордился благосклонностью бессмертных — просто так они своих милостей не раздают. После падения Пренесте он принял прозвище Felix — Счастливый; очевидно, он воспринимал Мария Младшего очень серьезно, если после его гибели решил так называться (Беллей Патеркул. П. 27. 5). Сенат постановил воздвигнуть новому повелителю бронзовую позолоченную конную статую перед рострами — впервые гражданину Рима оказывали такие почести (Цицерон. Филиппики. IX. 13). На постаменте статуи было начертано: «Луций Корнелий Сулла Феликс, император» (Аппиан. ТВ. I. 97. 451). Изображение диктатора верхом на коне сохранилось и на золотых монетах, где также красовалась надпись: Lucio Sullae Felici dictatori, то есть «Луцию Сулле Счастливому, диктатору».[1360]

Это было необычное, как сказал Плиний Старший, «горделивое прозвище» (XXII. 12). По характеру оно весьма отличалось от тех, что принимали победоносные римские полководцы — Сципионы Африканские, Павел и Метелл Македонские, Максим Аллоброгский и т. д.[1361] И отнюдь не случайно. Счастье, или, точнее, удачливость (felicitas), было важнейшим атрибутом настоящего полководца. Она олицетворяла милость богов, без нее он не мог добиться победы. Но теперь речь шла о чемто большем — о процветании Рима как о результате его, Суллы, успехов. Sulla Felix звучало как синоним Roma Felix.[1362]

Что же касается самого диктатора, то его карьера была отнюдь не сплошной удачей. Он не слишком прославился, воюя под командованием Катула, не с первого раза стал претором, да и его победа над Митридатом была далеко не полной.[1363] Но кто сейчас посмел бы ему напомнить об этом? 29 и 30 января 81 года Сулла справил пышный триумф[1364] — формально над Митридатом, которого он, однако, не стал добивать, чтобы с его помощью захватить власть в Римской державе.

«Захваченная у Митридата добыча, великолепная и дотоле невиданная, придавала триумфу Суллы особую пышность, но еще более ценным украшением триумфа и поистине прекрасным зрелищем были изгнанники. Самые знатные и могущественные из граждан, увенчанные, сопровождали Суллу, величая его спасителем и отцом, потому что и вправду благодаря ему вернулись они на родину, привезли домой детей и жен» (Плутарх. Сулла. 34. 1–2; Аппиан. ГВ. I. 101. 473). Вероятно, диктатор очень хотел бы видеть в их числе и чтимого многими «порядочными» Рутилия Руфа, но упрямец не захотел возвращаться в Рим…

Если этот рассказ правдив, то тем самым Сулла открыто давал понять, что триумф он празднует не только над внешним врагом, но и над согражданами.[1365] Любопытно, что сенат ни при Цинне, ни теперь не объявлял молебствия по поводу побед над «внутренним врагом» (Цицерон. Филиппики. XIV. 23). Подобное было не принято даже в имперскую эпоху. Например, император Септимий Север, разгромив в тяжелой гражданской войне (193–197 годы н. э.) своих противников Клодия Альбина и Песценния Нигера, от триумфа над ними воздержался (Геродиан. III. 9. 1). Так же поступил и Сулла. Когда несли картины, изображавшие взятие его войсками различных городов, то городов, населенных римскими гражданами, среди них не было (Валерий Максим. П. 8. 7). Так что триумфатор, как видим, не стремился подчеркивать свою победу над согражданами. А что до шествия изгнанников, то Плутарх, писавший почти два века спустя, мог не понять свой источник. Речь шла не о том, что изгнанники шли отдельно от остальных, прославляя вернувшего их на родину Суллу, а участвовали в триумфе наряду с прочими офицерами победившей армии.

Добыча, продемонстрированная во время торжеств, была огромна. Перед зрителями пронесли 15 тысяч фунтов золота и 50 тысяч фунтов серебра, захваченных в Азии, а также 14 тысяч фунтов золота и 6 тысяч фунтов серебра из запасов Мария в Пренесте (Плиний Старший. XXXIII. 16). Если публика знала про богатства из Пренесте, то это был лишний намек на то, что речь шла о победе над марианцами. Но вряд ли ей об этом сообщали.

После триумфа Сулла произнес речь перед народом, в которой перечислил все свои успехи и заявил о желании прозываться Счастливым. Правда, он уже принял это прозвище после падения Пренесте, но публично об этом, возможно, еще не объявлял.

Аппиан рассказывает, что в свое время Сулле был дан следующий оракул (ГВ. I. 97. 453):[1366]

Оракул весьма туманный, как и большинство дельфийских предсказаний. О какой именно власти шла речь, в нем не говорится — ведь Сулла достиг ее, например, став консулом. Впрочем, он сначала дал сбыться пророчеству, а уже потом отправил дары Афродите, хотя оракул подразумевал обратный порядок действий. Под карийским городом подразумевалась Афродисия в Карий, где находился храм богини любви. Видимо, именно там, согласно дельфийскому предсказанию, Сулла и посвятил Афродите золотой венок и золотую секиру с надписью (Аппиан. ТВ. I. 97. 455):[1367]