— Спасибо. — Я вдохнула ее запах, Айви осторожно обняла меня. — Спасибо, что помогла мне сегодня. — Я отодвинула ее на расстояние вытянутой руки, чувствуя, как щиплют глаза непролитые слезы. — Не стою я таких друзей, как ты и Дженкс.

— Ой, сейчас фейрийским пердежом зарыдаю, — сказал Дженкс, но опустился ей на плечо, рассыпая яркую пыльцу.

Она отодвинулась, наши руки расцепились.

— Тогда я поехала, — сказала она, отступая на неверный шаг. — Ну, береги себя. Будь умницей.

Последнее было про Пирса, и я кивнула, чувствуя за собой в воде его присутствие.

— Господи, Айви, ну пошли уже! — крикнул Дженкс, и она повернулась и побежала рысцой — стайка пикси освещала ей путь. Айви любую собаку обгонит, ничего с ней не случится. Правда ведь?

Я ощущала статуэтку через ткань сумки и беспокоилась об Айви. Она считает, что дыра Пирса безопаснее твердыни Ринна Кормеля. Или же просто не хочет трясти таким бесценным предметом шантажа перед носом у своего мастера.

— До завтра! — крикнула я, и она помахала в ответ.

— Ну, можем уже идти? — спросил едко Дженкс. Золотистая пыльца, попадая в воду, становилась желтой, похожа на солнечные блики посреди ночи.

— Можем идти.

Я поскользнулась, спускаясь в реку, Пирс подхватил меня, я выдернулась. Да, я ему благодарна за свое спасение. Но слишком я много раз уже обожглась на способных мужчинах с прошлым. Что-то кольнуло меня изнутри, когда я увидела его в воде рядом с собой, и течение вихрилось у его ног, а лицо казалось мрачным при свете звезд.

— Домик на берегу заимел? — спросила я, и он кивнул, совсем не улыбаясь.

— Сними туфли, — велел он, засовывая шляпу в задний карман. — И брось куда-нибудь в реку.

Стоя на краю, я сбросила одну туфлю.

— Ты думаешь, это поможет их сбить со следа?

Пирс повернулся ко мне — он уже был в воде почти до колена. Свет вроде бы омывал его, стирая его черты, и я поежилась.

— Их вес тянул бы тебя вниз. Одежда не будет мешать, потому что ты не в юбках. Не могу сказать тебе, скольких женщин я утратил во имя скромности. Делай то, что я говорю, и делай сразу. Не останавливайся, иначе погибнешь. Это понятно?

Повернувшись ко мне спиной, он пошел дальше в воду. Дженкс сел ко мне на плечо:

— Вот это крутизна, это я понимаю!

— Ага, и опять он мною командует.

Трясясь, я сдернула вторую туфлю и бросила обе в сторону маминой машины. Медленно повернулась, вздрагивая от проникающей в носки ледяной речной грязи.

Ладно, буду делать то, что он говорит, и сразу.

Пока что.

Голова у меня едва приподнималась над водой. Льда на реке не было, но с тем же успехом мог бы быть. Я так замерзла, что уже не знала, шевелятся у меня ноги или нет. Но заставляла себя ими работать. Дженкс служил мне проводником, и его пыльца указывала мне путь. Иначе я бы наверняка потерялась при попытке переплыть эту дурацкую, тупую, холодную реку. Ни хрена себе идея — плыть по реке Огайо! Могли же лодку украсть пли что-нибудь еще такое. Не-ет, нам обязательно плыть!

— Почти приплыли, Рэйч! — сказал Дженкс, возвращаясь оттуда, где с ровным плеском уверенно плыл вперед Пирс. Крылья у Дженкса были тревожно зелеными. — Шевели задницей!

— Пошел к черту, — ответила я, ловя ртом воздух. Губы готовы были вот-вот погрузиться в воду, и рот наполнился рекой. Я ее вдохнула легкими — и меня охватила паника.

— Рэйч! — крикнул Дженкс, когда я остановилась и стала переводить дыхание. Меня подхватил о течение, я начала барахтаться, крики Дженкса зазвучали приглушенно, превратились в черную вереницу пузырей. Кашляя и отплевываясь, я вылезла наверх.

— Пирс! — заверещал Дженкс, и я снова ушла под воду.

Руки налились свинцом. В меня полилось благословенное тепло, я прислушалась к журчанию воды. Оцепенелая, я плыла по течению, пуская пузыри. Наконец-то вода стала теплой. Когда я в прошлый раз засыпала в реке Огайо, там тоже было тепло.

Резкая боль — меня дернули за волосы, холодный воздух ударил в лицо, я ахнула.

— Рэйчел! — вопило визгливое сияние. Хотелось от него отмахнуться, но невозможно было шевельнуть рукой.

Я была по-прежнему в воде, но звезды играли в прятки в нависших над головой листьях. Одна из них двигалась. И ругалась, как сапожник, посыпая мне лицо сиянием. Ничего не понимая, я почувствовала, как скребет земля по спине. Вода захлестывала ноги, но кто-то что-то шептал мне на ухо, укрывая меня чем-то тяжелым и мокрым.

— Я не думаю, что могу понять, — говорил этот голос. — Сейчас не так холодно, и она вполне искусный пловец. Не хуже всякого другого.

— Она к холоду чувствительна, дубина! — ответила ему звезда, опускаясь ближе, и снова закрылись щелочки моих глаз. — Ты ее убьешь! Смотри, она посинела. Снова посинела, блин!

— Она оправится, — возразил низкий голос, и что-то холодное передвинуло мне голову, дыхание коснулось щеки. — Перестань вести себя как старуха. Мы видали и похуже. Рэйчел? Открой глаза!

Если бы я могла. Голова болталась — я почувствовала, что меня поднимают.

— Чувствительна к холоду, — прошептал он. — Откуда это можно было знать? Она с виду здоровая, как пахотный конь.

Пахотный конь, подумала я сквозь туман. Меня передвинули.

— Она поправится, — сказал тот же голос, но на этот раз в нем слышалась тревога.

— С чего это? Потому что ты думаешь, будто ее любишь?

Это снова говорила моя звезда, моя счастливая звезда, и она висела надо мной, бросая свет налицо этого мужчины. С него капала вода, с искаженного тревогой лица, а черные волосы прилипли к щекам.

— Не надо было мне, — сказал он звезде. И звезда слегка потускнела.

— А ты все равно лезешь. Ты ее убьешь. Разобьешь ей сердце, она станет неаккуратной — и погибнет.

На этом слове Пирс споткнулся, и я потеряла нить событий. Мое существование превратилось в спутанную вереницу движения и остановок. В какой-то момент я почувствовала под собой почву, и пахло землей, а потом — ничего. Пока я не поняла, что уже никуда не двигаюсь. Тогда я очнулась.

Было тихо. Уже какое-то время было тихо, поняла я, чувствуя, как льется сквозь меня приятное тепло. И это было неправильно. Я пережила гипотермию, сейчас меня должно было трясти от холода, а этого не было. Сильно пахло рекой, мокрой кожей и… красным деревом.

У меня открылись глаза.

Я лежала на боку на земляном полу, передо мной ближе вытянутой руки поднималась глинобитная стена, переходящая в такой же потолок на высоте всего четырех футов. Небольшой шарик зеленоватого света в деревянном подобии фонаря в углу возле моих ног. Старом и пыльном. Меня укрывает кусачее шерстяное одеяло — и мужская рука.