Кэти не ответила, но взяла его руку и поцеловала ее.

«Какое мещанство с моей стороны все эти разговоры о деньгах, — подумал Тони, умываясь перед завтраком. — Она так просто и естественно относится ко всему этому и с такой чистосердечной радостью принимает то немногое, что я могу ей дать. Она не чувствует себя униженной, и у нее нет никакой ложной скромности. Мне кажется, ей приятнее разделять со мной мой обед, мое вино и носить те жалкие платья, которые я могу ей дать, чем если бы это все было ее собственное. Но, черт возьми, нельзя совать мелочь герцогине. И какой я болван, — я забыл купить ей новую шляпу, но она так мила в своей старой».

— Я очень рада, что Баббо сегодня несколько обуздал свой творческий пыл, — сказала Кэти, кладя себе на тарелку небольшую порцию спагетти с маслом с громадного блюда, которое Мамма поставила на стол. — Наш вчерашний завтрак был восхитителен, Тони. Само совершенство от начала до конца, но я не могла бы съесть такой же сегодня.

— Да и я бы не мог. И не лучше ли нам сегодня выпить вместо вина лимонаду? А. то это уж немного слишком — выпивать среди дня. Лучше мы выпьем вечером.

— Какое невероятное количество спагетти, — сказала Кэти, взглянув на свернутые кольцами полоски теста, количество которых почти не уменьшилось. — Как это итальянцы ухитряются съедать столько? Климат, что ли им помогает, или вино, или это просто привычка, как у немцев привычка пить пиво?

— Какая ты хорошенькая в этом платье, — сказал Тони, любуясь ею. — Придется мне купить себе туфли на веревочной подошве, чтобы не отстать от тебя.

— Ну, не порть комплимента… и не забывай, пожалуйста, говорить мне все приятное, что тебе придет в голову…

— Тогда мне придется только это и говорить целый день.

— Ну, хоть не целый день, а время от времени, так через час, что ли? Ты знаешь, как важно для женщин, когда им говорят, что они красивы и что их любят и желают! Ведь нам приходится вечно притворяться, будто мы уверены в себе, когда на самом деле этого нет. Нам нужно, чтобы нас постоянно поощряли в этом. Если бы ты знал, как бывают признательны женщины за самую ничтожную искреннюю похвалу. Мы, как кошки перед блюдцем сливок, так и слизываем их. Только сливки должны быть настоящие, понимаешь?

— Вот-вот, видишь, ты смутила меня. А я только что собирался сказать что-то про твои глаза.

— Ах, скажи, ну, прошу тебя, скажи!

— Ну, теперь, когда мне приходится думать, это выйдет как-то глупо. Я только хотел сказать, что вчера я все время как-то огорчался, когда видел, что у тебя такие грустные и немножко как будто испуганные глаза, а сегодня…

— Ну, а сегодня?

— Это почти прошло, но не совсем. Протяни руку жизни, моя радость, пусть она ведет тебя, доверься ей.

Но я еще что-то хотел сказать. Ах, Кэти, я же без умолку болтаю. Я никогда так много не говорил с тех самых пор…

— С каких пор?

— Ах, с очень давнего времени, когда я был с одной молоденькой девушкой в местечке, которое называлось Эа, в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года. Она была прелестна. Ты бы, наверное, приревновала меня к ней.

— Ты жалеешь о ней, Тони?

— Нет, мне гораздо больше нравится се сестричка — они близнецы.

— Ты это и хотел мне сказать?

— Нот, но подожди, пока уйдет старушка. Я не могу говорить при ней. Grazie, grazie, signora, — сказал он, обращаясь к Мамме, которая хлопотливо суетилась около стола.

— Я сразу почувствовал, что телятина будет жесткая, как только увидел ее, — добавил он, обращаясь к Кэти, — она у них всегда такая. Они дожидаются, прежде чем зарезать теленка, чтобы он стал быком и получилось побольше vitelli. Самая громадная воловья туша, которую мне когда-либо довелось видеть, была выставлена в Пистойе, и на ней был ярлык vitello giovanissimo.

— Так это ты мне о телятине хотел сказать? — спросила Кэти, расхохотавшись.

— Нет, — ответил Тони глубокомысленно. — Я пытался сказать это, когда мы еще только сели в vettura, но не смог, потому что мы все время смеялись. Видишь, Кэти, мне пришло в голову, что с тех пор, как я приехал, я только и делаю, что навязываю тебе свои желания.

— Мне это очень приятно. Я с радостью буду и впредь твоей одалиской, если это всегда будет так восхитительно.

— Да нет, Кэти, я говорю совершенно серьезно.

Я распоряжался нашим вчерашним днем, распоряжался сегодняшним утром, во все совал свой нос, даже диктовал телеграмму.

— Но, Тони, дорогой, мне доставляло такое удовольствие, что ты делал это. Я только этого и хотела.

Разве ты не знаешь женщин и не понимаешь, что они с наслаждением подчиняются мужчине, в которого влюблены. И ты лишил бы меня удовольствия, если бы не командовал, не держал себя почти как командир, идущий впереди своей роты. А кроме того, ты два раза позволил мне поступить наперекор тебе.

— Когда?

— Вчера днем, когда я ушла и плакала втихомолку несколько часов подряд из-за того, что должна с тобой расстаться, и еще… ночью, — добавила она, опуская глаза.

— Ну, я думаю, что мне пора сдать командование, — сказал Тони. — По крайней мере, хоть на время.

На остаток сегодняшнего дня ты примешь обязанности командира, и я даже не буду тебе ничего подсказывать. После того как отдохнешь, делай, пожалуйста, что тебе вздумается, хочешь со мной, хочешь одна.

— Но, Тони, я вовсе не хочу быть одна. Я хочу быть с тобой. А что касается отдыха, я никогда не ложусь днем.

— А почему же ты вчера легла?

— Ох, милый, я была так расстроена, у меня точно дрожало все внутри. Я хотела все продумать и решить, что мне делать.

— Вот не верю, что такие вещи можно обдумывать, — ответил Тони. — А по-твоему, можно? Мне кажется, тебе следовало просто подождать и поступить так, как тебе подскажет чувство. Ты тянулась ко мне, все в тебе тянулось ко мне вчера вечером. А то, что ты должна была, как тебе казалось, мне сказать, могло быть сказано и забыто между двумя поцелуями.

Но забудем об этом. Как ты думаешь распорядиться нами сегодня?

— А тебе не хочется побыть одному?

— Во всяком случае, не больше пяти минут. Кэти, ты единственный человек на свете, которому я могу сказать это по чистой совести. Когда я бывал с другими людьми, я непременно должен был уединяться на несколько часов, иначе я с ума сходил. Они вечно раздражали меня, вечно навязывали свои мысли и чувства, которые были мне не нужны. А ты не только даешь мне полную свободу думать и чувствовать так, как я это делал бы, будучи один, ты делаешь мои переживания тоньше и острее, и — больше того — ты внушаешь мне чувства и мысли намного лучше тех, что бывают у меня, когда я остаюсь один.

— Как ты думаешь, Тони, все влюбленные чувствуют одинаково? Ты сейчас описал — и лучше, чем я могла бы это сделать сама, — точь-в-точь то, что я чувствую, когда я с тобой. Ну, рассказать тебе мои планы на сегодня или я просто буду заставлять тебя выполнять мои требования одно за другим?