Гензель не стал задерживать на нем внимания. Наверняка его выстрел в короля заметил не один уродец. И лучше бы убраться отсюда подобру-поздорову, пока остается хоть тень шанса.

Человечество, Великое и Всеблагое, вытащи из этого переплета двух маленьких смиренных квартеронов!..

— Бежим, Гретель! — крикнул он, подхватывая мушкет. — Бежим, сестрица!

Даже наблюдать сквозь щель за развернувшимся сражением было страшно, и хладнокровная акула в глубине сознания Гензеля ворчала, сбитая с толку грохотом и одурманенная потоками крови. Грязной крови со всеми мыслимыми признаками генетического вырождения и перемешанной с машинным маслом. Но, лишь оказавшись в самом его центре, Гензель осознал, что разразилось в разрушенной лаборатории. Это нельзя было назвать боем — это была схватка двух лютых волчьих стай, безумная, страшная и кровавая. Здесь больше не было противников, не было противостоящих сторон. Вся лаборатория была наполнена мечущимися в дыму и пламени фигурами, душераздирающими криками умирающих, скрежетом железа и треском разрываемой плоти. Здесь, звеня, жизнь сталкивалась со смертью, и отходы этого столкновения валились кровавыми снопами на пол.

Перед Гензелем, точно из-под земли, вырос монах с картечницей в руках. Лицо у него было человеческим, но взгляд человеческим уже не был — глаза налились безумием, и хоть Гензель находился по другую их сторону, он почувствовал, что глаза эти больше ничего не видят, кроме целей, которые надо уничтожить во имя Человечества. Даже не задумываясь, монах вскинул картечницу.

Мушкет Гензеля прыснул картечью ему в грудь. Ряса на груди разлетелась клочьями в ворохе синеватых искр. Монах поперхнулся и, выронив оружие, прижал руки к поврежденному чреву, где, заикаясь, перестукивали латунные передачи, шкивы и валы. Судя по всему, заряд картечи что-то существенно там испортил, заклинив сложные механизмы. Утробно взвыв, полупарализованный монах попытался схватить Гензеля за шею, но его тело оказалось слишком медлительным. Гензель легко скользнул на полшага в сторону, а спустя половину секунды его кинжал верткой сверкающей змейкой нырнул в бок монаха — туда, где, как показалось Гензелю, человеческой плоти оставалось еще достаточно много. Лезвие, на удивление, вошло почти без сопротивления. Когда оно вынырнуло, испачканное вперемешку кровью и маслянистой черной жидкостью, монах уже был мертв.

Гензель обернулся, ища глазами Гретель. Ее крошечная фигурка в этом огнедышащем чаду стала почти незаметна. Это было ошибкой. Нельзя отвлекаться. Акула никогда не отвлекается, когда чувствует кровь. Но в нем было слишком мало от акулы. И слишком много от человека.

Сильнейший удар отшвырнул его в сторону. Сперва удар показался легким, почти безболезненным, лишь вышиб дыхание из груди. Боль настигла его мгновением позже и скрутила так, что затрещали все кости, а внутренности, кажется, полопались, точно наполненные водой пузыри. Гензель уткнулся лицом в металлическую панель, по скуле текло что-то горячее. И, кажется, на месте не хватало нескольких зубов. Черт с ними, с зубами…

Тело стало весить несколько тонн и работало подобно старому барахлящему, безнадежно заржавевшему станку. Прежде всегда послушное и беспрекословное, оно стало чужим и бесчувственным. Не тело, а мешок требухи, нафаршированной костными осколками. Гензель оторвал его от пола и попытался развернуться. Уже зная, что не успеет.

Бессмысленное упрямство — в человеческой природе…

Удар обрушился на него секундой спустя, еще прежде, чем он сумел восстановить равновесие. Силы, вложенной в него, было достаточно, чтобы расколоть пополам древесный ствол. Гензелю показалось, что его тело и в самом деле раскололось — каждая его кость, вплоть до самых маленьких. Мир задребезжал и вдруг оказался разбит на множество осколков. Мышцы обратились мокрой горячей ватой, бесчувственной и тяжелой. В горле заклокотала солено-горькая, как морская вода, кровь. В этот раз он отчетливо слышал, как лопнули его ребра.

Несколько секунд мира не существовало, была лишь вибрирующая темнота, в которой он, не зная направления, пытался куда-то ползти. Темнота — и очень много боли. Казалось, что его тело прикрутили раскаленными болтами, пропущенными сквозь конечности, к дыбе и теперь пытаются разорвать.

Потом мир возник вновь, но это был уже другой мир, искаженный, болезненно плывущий, норовящий перевернуться с ног на голову. В этом мире Гензель лежал на полу, уткнувшись лицом в текстолитовые осколки оборудования. По лицу ползла кровь. Тело отказывалось подчиняться, оно лежало раздавленным слизняком, изувеченное и почти мертвое.

Рядом что-то взревело, громче, чем крепостные сирены, — и мир вдруг рывком отдалился. Какая-то сила ухватила его за шею и потащила вверх, к потолку, заставляя беспомощно сучить ногами. Жалобно захрустели позвонки, застучала в висках кровь.

Гензель попытался вслепую полоснуть кинжалом и лишь тогда заметил, что кинжала в руке нет.

Поздно.

Его швырнули вниз. Сердце всхлипнуло, когда тело врезалось в пол и прокатилось по нему несколько метров подобно марионетке с перерезанными нитками. Всхлипнуло, но отчего-то не остановилось. Гензель захрипел, пытаясь вдохнуть, но воздуха в легкие попадало не больше, чем крови. Кровь была повсюду — она собиралась извилистыми лужицами на полу, стекала по стойкам, щекотала в носу. Его, Гензеля, кровь.

Акулы тоже не бессмертны.

Акулы умирают молча. Гензель знал об этом, хотя никогда в жизни не видел моря.

Он запрокинул голову, захлебываясь кровью. И из судорожно качающегося мира к нему шагнуло что-то огромное, тяжело дышащее.

Чудовище, состоящее из изувеченной, перемешанной и оскверненной плоти.

Мутант был настолько велик, что даже в бою нависал над своими собратьями подобно осадной башне. Его скелет был причудливо искривлен и несимметричен, так что королевский слуга казался скособоченным уродцем. Кости выпирали из него в тех местах, где им не полагается быть. Таз искривлен, одна нога короче другой. Даже голова сидела под углом, а по позвоночнику словно долго били кузнечными молотами, пытаясь изогнуть его во все стороны сразу. Кости челюсти срослись неправильно, отчего генетическое чудовище даже не могло закрыть рта — из распахнутой пасти свисал дергающийся плетью розовый язык.

Это существо было бы нелепым и беспомощным, не обладай оно столь чудовищной силой. Скорее всего, изувеченная костная структура была платой за сверхпрочные мышечные волокна. Кто-то накачал его, возможно, еще в материнской утробе, генетическими зельями, которые во много раз усилили его мышечные ткани, сделав столь могучими, что их напряжения не выдерживали даже собственные кости. Наверно, Гретель нашла бы более уместное определение…

Гензель попытался вновь оторваться от пола, но руки были слабы, как дрожащие лапки жука. Глаза заливало кровью. Сердце тяжело бухало в груди. Еще одного удара он не выдержит. Даже если он будет, этот удар. Если он сейчас просто не свалится лицом в лужу собственной крови и не испустит дух, как теленок на бойне.