«Я зашла в три часа дня в комнату заседаний кабинета для диктовки. Премьер перемещался прыжками, взад и вперед, он держался на самой грани. Он продиктовал четыре телеграммы со скоростью урагана, а затем много раз говорил по телефону. Я постаралась ускользнуть, но меня немедленно позвали назад. Еще одна телеграмма, он марширует вперед и назад, рассуждает сам с собой, это масса спрессованной энергии. Наконец он сел напротив меня и сказал: «Там идет кровавая, жестокая битва». Я спросила: «Вы думаете, мы их одолеем?» Он ответил: «Не знаю, мы их ранили, но они еще живы».

На следующий день британский премьер получил телеграмму от Уэйвела. В Сингапуре, докладывал генерал Персиваль, японские войска «приблизились к городу», а британские части «уже не способны осуществить контратаку». Черчилль предоставил Уэйвелу право отдать приказ Пер-сивалю сдаться, «когда и если в Сингапуре уже нельзя будет достичь никакого результата». 15 февраля крупнейшая британская база была сдана противнику. День падения Сингапура был черным днем для Британской империи. В самых отдаленных частях империи слышали вечером этого дня впервые появление фаталистических нот в речи Черчилля — чего не было даже в худшие дни, когда Британия стояла одна против всего захваченного Гитлером континента.

«Я выступаю перед вами вслед за жестоким военным поражением. Это поражение Британии и ее империи. Пал Сингапур. Весь Малайский перешеек захвачен. Возможно, мы не сумеем противостоять здесь японцам. Это один из тех моментов, когда британская нация может показать свой характер и свой гений. Это один из тех моментов, когда само поражение должно дать нам импульс победы. Это тот момент, когда мы должны собрать всю свою решимость, которая не так давно вытащила нас из челюстей смерти. Мы должны помнить, что мы не одиноки. Мы находимся в огромной коалиции — 3/4 человеческой расы стоят сейчас вместе с нами. Все будущее человечества, возможно, зависит от наших действий. Мы держались до сих пор, и мы выстоим впредь».

Германское командование: новая фаза

Зимний пессимизм начал понемногу уступать место новым надеждам германского генералитета. Вопрос об уходе к довоенным границам уже не стоял. Остановить войну теперь было не менее трудно, чем выиграть. Германское руководство начинает подспудную — а затем и открытую — дискуссию о способах ведения войны на советско-германском фронте в новый теплый период. Перед стратегами встала дилемма: можно ли вывести Советский Союз из войны одним ударом или это несбыточная мечта — безответственное прожектерство и противника следует посредством нескольких операций в решительной степени ослабить?

На всех фронтах завершалась одна фаза и наступала другая. Для Ставки и для «Вольфшанце» наступило время заново оценить потенциал противостоящей стороны и, главное, его намерения. От этого зависел характер решающей — весенне-летней — кампании 1942 года. Пока было ясно одно: в 1942 году германское наступление начнется позднее, чем в предшествующие годы. В 1940 году вермахт начал наступательные действия нападением на Скандинавию 9 апреля, в 1941 году выступлением на Балканах 6 апреля. В наступившем 1942 году начало кампании, как убеждали все разведданные, было отложено на более поздние сроки. Германские военные специалисты доказывали, что для наступления им необходимы дополнительные 800 тысяч солдат. Министр вооружений Шпеер утверждал, что освободить такое число людей с заводов для службы в армии невозможно. В конечном счете в германской армии произошло изменение организации. В пехотных дивизиях вместо девяти батальонов стало семь, численность пехотной роты была сокращена с 180 человек до 80. В течение зимы за счет преобразования двух кавалерийских дивизий были созданы две новые танковые дивизии (всего их стало двадцать). Было увеличено число танков в мотопехотных дивизиях.

В германском генералитете сложились две школы, два подхода к войне, которая оказалась более сложной и продолжительной, чем ожидалось.

Первая школа исходила из того, что самое худшее позади, что Германия пережила страшную зиму, что впереди вермахт получит все возможности для реализации всех тех качеств, которые его отличали в 1939–1941 годах. Следует положиться на прежнюю маневренность, атаковать при первой возможности, добить смертельно раненного, как казалось многим германским офицерам, противника. Ведь германские войска стоят не на Буге и не в Карпатах, а под Ленинградом и недалеко от Москвы и Ростова. Рейх прирос Украиной, Прибалтикой, Белоруссией. Теперь танковым колоннам не нужно преодолевать фантастические пространства великих русских просторов. Найти ключевое место и нанести решающий удар. Выбор велик — Москва, Ленинград, Кавказ. И никому уже более не отдавать инициативы вплоть до предсмертных конвульсий врага.

У второй школы уже не было прежнего залихватского настроения, не было ожиданий того, что Советский Союз рухнет на одном из этапов жестокой борьбы просто ввиду перенапряжения. Решимость советского народа выстоять, его безусловное отныне единство, готовность перенести любые испытания ради национального спасения стали очевидными в кругах тех, кто еще недавно роковым образом недооценивал мощь восточного гиганта. Немецкий генерал Блюментрит вспоминает об этом времени: «Ряд генералов пришел к выводу, что возобновление наступательных операций в 1942 году невозможно и что было бы мудрее обеспечить удержание уже завоеванного. Гальдер испытывал очень большие сомнения относительно продолжения наступательных действий. Фон Рундштедт шел еще дальше и даже настаивал на том, что германская армия должна уйти на свои первоначальные позиции в Польше. Фон Лееб соглашался с ним. Хотя другие генералы не заходили так далеко, большинство из них были очень обеспокоены тем, к чему должна вести новая кампания». Теперь здравый смысл диктовал: законсервировать Восточный фронт и обратиться к британо-африканским задачам.

1 марта фельдмаршал фон Клюге, только что назначенный командующим группой армий «Центр», информировал Гитлера, что, несмотря на огромные потери, русские войска еще способны подтянуть необходимое количество резервов для блокирования германского весеннего наступления — у них есть возможности создавать новые армии к востоку от Москвы. Россия если и не бездонна, то обильна людскими ресурсами. В то же время вермахт уже понес значительные потери. Начальник штаба сухопутных войск генерал Гальдер в тот же первый весенний день дал цифры потерь германских войск за восемь месяцев войны — 202 357 убитых, 725 642 раненых, 112 617 потерпевших от обморожения. В плен были взяты 400 тысяч немецких военнослужащих. В день гибли 2 тысячи немцев. Не лучше ли для рейха было бы остановить эту «утечку» ее самых боеспособных сил?

Итак, перед германским руководством стоял выбор: нанести основной удар года по Советскому Союзу или заморозить операции здесь и решить задачи консолидации захваченного, обратившись при этом к Западу. Вопрос выбора между двумя подходами решался в резиденции Гитлера в Восточной Пруссии в «Вольфшанце». Апологетом этого подхода стал генерал Блюментрит, занявший пост заместителя начальника штаба сухопутных сил 8 января 1942 года.

Вторая альтернатива (замораживание фронта на Востоке) по существу всерьез никогда не рассматривалась. Редер и Дениц не имели решающего влияния на Гитлера, да и на дворе стоял не 1940 год. Были ли стратегические наметки такого калибра у фон Браухича, мы не знаем, его более всего в эти решающие недели возможного выбора волновала прежде всего собственная военная судьба. В дальнейшем он уходит в военно-политическое небытие. Гальдер также не выказал широты кругозора, предполагающей возможность радикального пересмотра приоритетов. Остальные генералы вообще не в счет. Что касается самого Гитлера, то он рассматривал Средиземноморье как зону преимущественного влияния Муссолини, а вот европейский Восток — как собственную зону влияния.