Одно дело — шрам на симпатичном женском лице, но совсем другое — чудовищная маска, от которой каждый в ужасе отвел бы взгляд. Черная Жемчужина королевы не верила своим глазам и боялась вздохнуть, чтобы не спугнуть… не потерять… Не пропустить ни одного мгновения сна о том, что к ней вернулся ее прежний облик.

Пробормотав что-то бессвязное, она бросилась старику в ноги. Но он, хоть и довольно неуклюже, присел на пол рядом с ней.

— Большего я сделать не могу, а даже если бы и мог, то неизвестно, что бы из этого вышло… Во всем должно сохраняться некое равновесие. Не плачь, девочка. Из-за одной женщины я когда-то возненавидел всех и… наверняка несправедливо. Как звучал тот приказ? «Салют воину!» Первое бескорыстное доброе слово, которое нашлось у кого-либо для меня… когда-либо… Я буду шептать его, умирая. Ты ничего мне не должна. Ничего.

Лишенные ресниц веки не могли скрыть влажного блеска в глазах. Посланник поспешно накинул капюшон, поскольку его голова со страшно изуродованным лицом уже перестала напоминать часть человеческого тела. И ушел, оставив у стены потрясенную девушку, к которой неуверенно приближался один из стражников, обеспокоенный видом сидевшей на полу Жемчужины, которая, однако, не звала солдат, не кричала… значит, ничего плохого с ней, похоже, не случилось. Зато могло случиться с ним, поскольку он без приказа оставил пост, а с такими делами не шутили.

— Жемчужина?

Простой гвардеец был награжден первой — хотя и мокрой от слез счастья и радости — улыбкой, которую кто-либо видел на лице Черной Жемчужины со времен приморского сражения. Она смеялась и плакала, протягивая к нему руки, и в конце концов, поставив оружие к стене, он неуверенно и смущенно поднял ее с пола и обнял.

Мольдорн-посланник покинул дворец на следующее утро, никого не спрашивая, ни перед кем не оправдываясь и не поблагодарив королеву за гостеприимство. Готах нашел в его комнате стопку покрытых математическими записями страниц и письмо:

Готах!

Знаю, что из математических заключений для тебя мало что следует, так что прими мой краткий к ним комментарий. Если тебе доведется еще когда-нибудь встретить математика Шерни, в чем я, увы, отнюдь не уверен, можешь попросить его подтвердить то, что я пишу сейчас для тебя. Думаю, однако, что ты поверишь моим словам.

Упала Темная Полоса, о чем ты знаешь, а убыль, понесенная сущностью Шерни, уравновесилась не за счет понижения потенциала Светлых Полос или исключения какой-либо из них. На этот раз Шернь не стала ни от чего избавляться для сохранения равновесия, даже напротив. Легче всего ускользает от нас очевидное, ибо, как говорится, темнее всего в круге света; поэтому я немного жалею, что не вижу сейчас твоего лица. Но у меня самого наверняка был такой же вид, когда Йольмен начал излагать мне свои выводы. Те густо исписанные страницы, которые я тебе оставляю, — наше совместное со стариком творение. Хотя бы раз мы действительно были нужны друг другу; Йольмену никогда не хватало интуиции, зато Мольдорну — упорства и трудолюбия. Когда-то я не умел ценить пользу, которую приносит совместная работа.

Готах, Рубин Дочери Молний — теперь символ ничего. Там, где были две Отвергнутые Полосы, зависимые друг от друга, осталась одна: вторую Шернь забрала на место утраченной. Мне ничего не известно о каком-либо Гееркото, который был бы символом той последней Полосы вне Шерни; нечто подобное должно было появиться, но оно наверняка не живое, так что никак не может угрожать символу Ферет. Княжна Риолата Ридарета — преступница, которая должна ответить за свои преступления, но ученых Шерни она может интересовать лишь как единственный на свете Темный Брошенный Предмет, который ни для чего не служит и потому будет медленно распадаться, как и все описанные в Книге всего Предметы, для которых в результате Первой войны сил не нашлось соответствия в Полосах Шерни. Процесс этого распада до определенной степени можно предвидеть на основе известных аналогий, так что я описал его до момента, после которого количество неизвестных и переменных начинает возрастать по экспоненте — за этой границей уже трудно говорить о математическом доказательстве, допускающем некоторый процент ошибки. Это уже чистые догадки, относящиеся скорее к твоей области, а не к моей. Выражаясь языком слов, а не чисел, могу сказать лишь, что процесс этого распада будет неравномерным, притом достаточно медленным, как всегда бывает в случае Предметов, символизирующих больше чем одну Полосу. Речь идет о временном горизонте, от которого нас отделяет от тысячи двухсот до тысячи шестисот лет. При этом следует предполагать, что Рубин Риолата распадется значительно быстрее, особенно если поддержание его необычной телесной оболочки и дальше будет требовать столь повышенной активности. Здесь я напомню, что поддержание Рубинов, впрочем, как и всех Предметов, в обычной для них форме и состоянии требует нулевой активности. Полагаю, что прекрасная Ридарета прикончит Риолату за сто или двести лет, хотя не смогу подтвердить это математическим доказательством, поскольку у меня слишком мало исходных данных, таких хотя бы, как нынешний потенциал этого конкретного Гееркото, зато слишком много неизвестных, связанных с его дальнейшей, скажем так, эксплуатацией.

Я никогда не умел писать письма, так что прости меня за столь беспорядочное изложение. В завершение хочу сказать, Готах, что это письмо — мое завещание. Мы наверняка уже больше не увидимся, и потому я решил сделать тебя моим единственным наследником, а у меня нет ничего, кроме моих знаний. Я передаю тебе все, что знаю о Рубине Дочери Молний, хотя, возможно, оно не будет иметь ни малейшего значения. То, что является носителем Рубина, уже не волнует меня как посланника, но я не только посланник. Прежде всего я человек, и здесь, на земле под Полосами, человеческие законы волнуют меня точно так же, как и законы, правящие Шернью.

Мольдорн-лах'агар

Никаких слов прощания не было.

Толпа в дворцовом коридоре расступалась перед быстро идущей группой вооруженных людей.

Шрам, пусть даже один и частично скрытый под волосами, не прибавлял красоты, и Черная Жемчужина не расставалась с шелковой вуалью, однако часто ее поднимала, поскольку ей уже незачем было стыдиться своего лица — она могла просто сесть за стол, не вызывая ни у кого ужаса. Так же и теперь красная вуаль свободно свисала с правой стороны, но потому, что первый гвардеец королевы едва успела спрыгнуть с седла и тяжело дышала. Стуча сапогами и лязгая железом, за ней двигались полтора десятка столь же уставших солдат в полном снаряжении. Они остановились, повинуясь жесту командира, которая еще раз кивнула, веля следовать за ней человеку в приличной, хотя и не слишком чистой дорожной одежде. Ведя его за собой, она направилась в коридор, ведший в личные покои королевы, и, пройдя его до самого конца, без всякого предупреждения шагнула в комнаты первой Жемчужины.

— Анесса! — крикнула она, пересекая первую комнату.

Она показала пальцем своему спутнику на место у стены, словно приказывая псу: «Лежать!», и открыла следующую дверь. Во второй дневной комнате Анессы тоже не было.