это предложение никогда не пройдет, а затем спешили вслед императору. Наконец зал опустел за исключением англичан и приставленной к Ричарду стражи.

Епископ Батский суетился, он потел и божился, что не знал и не ведал про этот умысел, но никто не обращал на него ни малейшего внимания. Лоншан заявил, что намерен посетить этим вечером заседание сейма и выступить в поддержку своего короля, и Ричард не сомневался – этот своего добьется. Встревоженный бледностью бабушки, Отто помчался разыскать для нее вина. Саварик наконец перестал оправдываться, усмиренный сердитым взглядом Ричарда. Андре протолкался через толпу и встал рядом с Ричардом, но ему хватило ума понять, что никакие слова не успокоят сейчас его кузена. Со временем остальные тоже поняли это, и на некоторое время все умолкли.

* * *

День тянулся медленно, как будто само время оцепенело от предательства германского императора. С наступлением темноты часть из набившихся в палаты Ричарда людей отправилась в город на поиски ужина и ночлега, но у матери и друзей пленника аппетита было не больше, чем у него самого. После ухода из большого зала Ричард едва ли произнес хоть одно слово. Он или сидел, ссутулившись, на оконном сиденье, или расхаживал по комнате. До него можно было дотянуться рукой, но Алиенора ощущала, как расстояние между ними увеличивается с каждым медленно тянущимся часом, поскольку сын не желал делиться с ней внутренними своими терзаниями. Он обмолвился только, что еще одного года в тюрьме у Генриха не выдержит, и что испугало ее, так это явная серьезность этого заявления. Андре и те, кто вместе с королем пережили кораблекрушение, бегство и плен, тоже восприняли это так: по крайней мере, только так могла Алиенора истолковать их помрачневшие лица и угрюмое молчание. Она сомневалась, что кто-то из них сможет помочь ей укрепить дух сына, если дело примет скверный оборот. Они, эти слепые рабы мужского кодекса чести, охотно отдадут за него жизнь, но в более тонком деле они не помощники. Алиенора всегда удивлялась, что дважды побывав замужем и вырастив четырех сыновей, она так и не смогла постичь загадочное устройство мужского ума.

К вечерне прозвонили уже несколько часов назад. Отто неохотно ушел, когда стало ясно, что его маленький брат не в силах больше бодрствовать. Фернандо забавлялся некоторое время, играя с попугаем Ричарда, но наконец тоже отправился в кровать. Из клириков остался только архиепископ Руанский, а большинство из рыцарей последовало за Гуго ле Брюном, когда тот заявил, что намерен найти таверну, девчонку и напиться вдрызг. Морган, с присущей валлийцам предприимчивостью, исчез на время и вернулся со слугой, нагруженным кувшинами с вином и немецким элем. Ричард осушил два кувшина, но все равно казался Алиеноре пугающе трезвым. Ей подумалось, что во многих отношениях ее сын очень похож на своего отца. Королева пыталась припомнить хотя бы один раз за долгие годы ее брака, когда Генрих был бы во хмелю, и в этот миг дверь отворилась, и в комнату ввалился Лоншан.

Вид у него был такой усталый, что даже архиепископ Руанский, не любивший канцлера, решил подвести его к стулу. Лоншан ощетинился и отстранился, слишком гордый, чтобы принять помощь врага.

– Никакого решения не принято, сир, – выдавил он. – Жадность застила Генриху глаза и он не способен узреть правду: Филипп и Джон никогда не соберут столько денег, сколько обещают. Я указал на то, что годовой доход Франции вдвое меньше английского, а все имеющиеся у Филиппа деньги нужны ему на кампанию в Нормандии. И напомнил императору, что все богатые имения Джона в Англии конфискованы, и он и гроша не вложит в качестве своей доли от этой отвратительной сделки.

– И он прислушался к тебе, Гийом? – спросил Ричард, переходя прямо к сути.

– Думаю, я зародил в нем зерно сомнения, сир. Но его упрямство под стать его заносчивости, и я опасаюсь, что для него это уже больше дело принципа, чем денег. Но тут он одинок. Все прочие: три архиепископа, епископы Вормса и Шпейера, герцоги Брабантский и Лимбургский, маркиз Монферратский, даже Леопольд и собственный дядя Генриха и его братья настаивают на исполнении принятых им на себя в июне в Вормсе обязательств. Сдается мне, его братья просто наслаждаются редкой возможностью посмотреть, как он изворачивается, но остальные воистину взбешены. В его пользу выступил один только граф Дитрих, но поскольку все уверены, что у того на руках кровь убитого епископа, его слова не произвели на совет никакого впечатления. Архиепископ Адольф яростно напал на Генриха, и впервые в жизни я наблюдал, как это бескровное пресмыкающееся выказало настоящую ярость. Архиепископ бесстрашно заявил ему, что «империя и без того пострадала от недостойного заключения благороднейшего из королей», и предупредил Генриха, что этим новым поступком тот навсегда запятнает репутацию страны.

Впервые со времени утреннего предательства Ричард улыбнулся.

– Дорого бы я дал, чтобы видеть это. Адольф фон Альтена – хороший человек, он стоит сотни таких, как Генрих. Но как думаешь, возьмут ли несогласные верх?

– Не уверен, – признался канцлер после долгих колебаний. – Когда все уходили спать, Генрих продолжал возражать. Императоры привыкли, чтобы все выходило по их воле, и не одобряют противоречия со стороны нижестоящих. Но совет проявляет не меньшую твердость. Поутру мы продолжим заседать. Пока же сказать мне больше нечего.

– В таком случае, тебе лучше поспать, – сказал Ричард. – Ведь впереди у тебя еще один трудный день. У всех у нас, – добавил он, посмотрев на мать, вид у которой был не менее изможденный, чем у канцлера.

Алиенора не стала спорить. Встав, она пересекла комнату, поцеловала сына и пожелала ему добрых снов, после чего отправилась в собственные палаты. Вот только спала она той ночью плохо. Как и все их соратники.

* * *

Следующий день стал днем ожидания. Алиеноре было бы легче, если бы Ричард топал ногами и ругался. Его молчание казалось одновременно неестественным и тревожным. Она начала понимать, что на его долю выпала борьба, от которой судьба ее уберегла – схватка с глубоким чувством стыда. У нее было шестнадцать долгих лет на размышления о последствиях своих поступков. Королева страдала от сожалений, угрызений совести, даже вины за ту роль, которую ей довелось