– Она, наверное, очень красивая.

– Она проститутка, – уклончиво ответил Ахкеймион, слегка испуганный тем, что Келлхус словно бы читает его мысли.

Вслед за этими словами воцарилось неловкое молчание. Ахкеймион пожалел о сказанном, но было поздно. Он посмотрел на Келлхуса виноватыми глазами.

Однако все было уже прощено и забыто. Когда двое людей молчат, молчание это зачастую бывает отягощено неблагоприятным смыслом: обвинениями, колебаниями, суждениями о том, кто слаб, а кто силен, – но молчание этого человека скорее снимало, чем подчеркивало такие мысли. Молчание Анасуримбора Келлхуса как бы говорило: «Давай двигаться дальше, а об этом мы вспомним потом, в более подходящее время».

– Есть одна вещь, – сказал наконец Келлхус, – о которой я хотел бы попросить тебя, Ахкеймион, хотя боюсь, мы еще очень мало знакомы для этого.

«Какая откровенность! Ах, если бы я мог отвечать тем же…»

– Что ж, Келлхус, не попросишь – так и не получишь. Норсираец улыбнулся и кивнул.

– Ты ведь наставник, а я – несведущий чужестранец в стране, где все для меня ново и непонятно. Не согласился бы ты стать моим наставником?

Когда Ахкеймион это услышал, у него в голове тотчас зародились сотни вопросов, но он, как бы помимо своей воли, ответил:

– Я почту за честь иметь в числе своих учеников потомка Анасуримборов, Келлхус.

Келлхус улыбнулся.

– Что ж, значит, по рукам. Значит, я буду считать тебя, Друз Ахкеймион, своим первым другом посреди этой неразберихи.

Услышав это, Ахкеймион почему-то застеснялся. Ему сделалось не по себе, и он был только рад, когда Келлхус разбудил Серве и сказал ей, что им пора ложиться спать.

Пробираясь по темным полотняным улочкам к своей собственной палатке, Ахкеймион испытывал странную эйфорию. Несмотря на то что подобные перемены измерению не поддаются, он чувствовал себя так, словно эта встреча с Келлхусом незаметно изменила его, словно ему продемонстрировали необходимый образец подлинной человечности. Образец правильного отношения к жизни.

Он лежал в своей скромной палатке и страшился уснуть. Заново переживать все эти кошмары казалось невыносимым. Он знал, что от шока проницательность может как затухнуть, так и разгореться.

Когда сон наконец сморил его, ему снова приснился разгром на поле Эленеот и смерть Анасуримбора Кельмомаса II под боевыми молотами шранков. И когда он пробудился, жадно хватая ртом воздух, свободный от безумия, голос умирающего верховного короля – так похожий на голос самого Келлхуса! – еще звенел у него в душе, сбивая с такта сердце своими пророческими словами.

«Один из моих потомков вернется, Сесватха, – Анасуримбор вернется…

…Вернется, когда наступит конец света».

Но что это означало? Действительно ли Анасуримбор Келлхус – это знамение, как надеется Пройас? Только не знамение Божьего благоволения, как рассчитывает Пройас, а грядущего возвращения Не-бога?

«…Когда наступит конец света».

Ахкеймиона начала бить дрожь. Он испытывал ужас, которого никогда прежде не испытывал наяву.

«Возвращения He-бога? Сейен милостивый, сделай так, чтобы я умер раньше!»

Это просто немыслимо! Ахкеймион обхватил себя за плечи и принялся раскачиваться в темноте, шепча: «Нет! Нет!» Снова и снова: «Нет! Нет!»

«Нет, только не это! Со мной такого случиться не может! Я слишком слаб, я просто старый дурак…»

За полотняными стенками палатки царила тишина. Бесчисленное множество людей спали. Им снились ужасы войны и торжество над язычниками, и они не ведали ничего о том, чего страшился Ахкеймион. Они были невинны и несведущи, как Пройас, их вела вперед безоглядная вера, им казалось, будто город, именуемый Шайме, и есть тот гвоздь, на котором держатся судьбы мира. Однако Ахкеймион-то знал, что гвоздь этот находится в куда более мрачном месте, месте далеко на севере, где земля плачет смоляными слезами. В месте, именуемом Голготтерат.

Впервые за много-много лет Ахкеймион молился.

Потом к нему вернулся рассудок, и он почувствовал себя немного глупо. Конечно, Келлхус – удивительный человек, однако на основании одних лишь снов о Кельмомасе и совпадения имен такие выводы делать преждевременно. Ахкеймион был скептиком и гордился этим. Он много изучал древних, прежде всего Айенсиса, и упражнялся в логике. Второй Армагеддон был всего лишь наиболее драматичным из сотни банальных выводов. А если его жизнь наяву чем-то и определялась, то именно банальностью.

Тем не менее Ахкеймион зажег свечу колдовским словом и принялся рыться в своей сумке в поисках схемы, которую начертил незадолго до того, как присоединиться к Священному воинству. Он окинул взглядом имена, рассеянные по клочку пергамента, задержался на слове «Майтанет». Он осознал, что до тех пор, пока не уляжется старое противостояние между ним и Пройасом, надежды разузнать о Майтанете что-то еще и выяснить дополнительные обстоятельства смерти Инрау у него мало.

«Прости меня, Инрау», – подумал он, отводя глаза от имени любимого ученика.

Потом поразмыслил над словом «Консулы», нацарапанным – куда более торопливо, как ему теперь показалось, – отдельно в правом верхнем углу и все еще остающимся в стороне от тонкой сети связей, соединявшей все прочие имена. В неверном свете свечи казалось, будто это слово колеблется на фоне бледного, покрытого точками листка, как будто оно было слишком жутким, чтобы писать его чернилами.

Ахкеймион опустил перо в рожок и аккуратно написал под ненавистным словом:

АНАСУРИМБОР КЕЛЛХУС

Найюр брел неуверенной походкой человека, который сам не знает, куда идет. Дорожка, по которой он шел, вилась между отдельных лагерей, объятых крепким сном. Тут и там еще догорали костры, их поддерживали люди, как правило, пьяные, которые что-то бормотали себе под нос. Со всех сторон накатывали запахи, особенно резкие и неприятные в прохладном сухом воздухе: навоз, тухлое мясо, жирный дым – какой-то дурак развел костер из сырых дров.

Его мысли были заняты недавней беседой с Пройасом. Чтобы скрепить свой план, как обойти императора, принц призвал на совет пятерых конрийских палатинов, вставших под знамена Бивня. Надменные люди, ведущие надменные речи. Даже самые воинственные из палатинов, такие как Гайдекки или Ингиабан, высказывались скорее затем, чтобы настоять на своем, чем затем, чтобы разрешить проблему. Наблюдая за ними, Найюр осознал, что все они играют в ту же игру, что и дунианин, только в более ребяческом варианте. Моэнгхус и Келлхус научили его, что слова можно использовать как раскрытую ладонь, а можно и как кулак: либо затем, чтобы обнять, либо затем, чтобы подчинить. И почему-то эти айнрити, которым, казалось бы, было особенно нечего выигрывать или терять в игре друг с другом, все как один говорили со сжатыми кулаками: хвастливые обещания, фальшивые уступки, похвалы в насмешку, оскорбления под маской лести – и бесконечный поток язвительных инсинуаций.