он сам когда-либо туда ходил. То ли по этой причине, то ли из-за того, что он ставил себя выше других, но временами Мередит испытывал щемящее чувство одиночества. Это он помнил хорошо, хотя думал о тех временах редко. Также он помнил, что всеобщее помешательство, сопровождавшее появление такой звезды рок-н-ролла, как Элвис Пресли, почти его не коснулось. Он занимался серьезной музыкой и по субботам брал уроки игры на фортепиано у довольно известной в те годы пианистки. Что же до того бесшабашного лета, когда Мередит вдруг проникся горячим чувством к Элвису и его песням, то оно кануло в Лету вместе с другими, имевшими отношение к его детству и юности событиями, не оставив в душе заметного следа, — так, во всяком случае, ему представлялось.

О своей биологической матери, которая родила его в пятнадцать лет, сразу же отдала в приют и навсегда исчезла, Мередит не вспоминал (он даже не называл ее матерью, чтобы не обижать свою приемную мать), поскольку никогда ее не видел — знал только, что она была из очень бедной семьи. Раздумывая над тем, как могла сложиться его жизнь, если бы она вдруг решила воспитывать его сама, Мередит неизменно приходил к выводу, что ему пришлось бы прозябать в бедности, содрогался при мысли об этом и, вознося благодарность судьбе, отдавшей его в руки состоятельных и образованных Бернардов, со слезами на глазах бормотал: Слава Богу, у Провидения своя логика — непостижимая для человека.

— Ты сейчас хорошо спишь, Мередит, крепко, — заметила Сара через несколько недель после того, как его стали одолевать сновидения. — По-моему, с некоторых пор ты дожидаешься наступления ночи с нетерпением, верно? — Сара ни в чем его не обвиняла, просто ей хотелось понять, в чем дело, и она настороженно прощупывала мужа взглядом. Отступления от привычной нормы пугали ее. Как-никак Бернарды прожили вместе тридцать три года, и хорошо прожили — так ей казалось: вырастили детей, купили большой дом из бледно-желтого кирпича, в котором, после того как дети выехали, каждый звук отзывался эхом. Мередит был благодарен жене за доброту и стабильность, которую она привнесла в его жизнь, хотя иногда думал, что, не будь Сара богатой наследницей, он никогда бы на ней не женился. Не то чтобы он ее не любил — любил, разумеется, а когда любишь человека, то принимаешь его целиком: с хорошеньким личиком, с ослепительной улыбкой, приятным, нежным голосом, ну и с деньгами папаши, конечно, — что в этом дурного? Мередит полагал, что Сара тоже вряд ли вышла бы за него замуж, будь он не Мередитом Бернардом, а кем-нибудь другим. Кем?

Мередит рассмеялся, хотя в пронизывающем взгляде этой женщины сквозила настороженность.

— Я ценю теперь каждую ночь, каждый день и с благодарностью принимаю их, — с натянутым смешком произнес Мередит. — Думаю, ты испытываешь те же чувства, не так ли?

Сара некоторое время молча на него смотрела. Глаза у нее теперь стали другие, не такие, как в молодости. Ничего, кроме сомнения и скептицизма, Мередит в ее взгляде не подметил. Сара держалась неестественно прямо, плечи у нее были широкие, а подбородок — квадратный. Глядя на жену, Мередит вдруг осознал, что ему снова пришел в голову проклятый вопрос, ни днем, ни ночью не дававший покоя: Элвис умер, почему ты живешь?

Сара, будто прочитав его мысли, с иронической улыбкой сказала:

— Как же иначе, дорогой? Разве у нас есть выбор?

В тот же воскресный день, вечером, когда поднялся холодный ветер и ноябрь с новой силой заявил о себе, Мередит неожиданно осознал, что спускается по шатким ступеням погреба в пахнущие землей темные глубины. Куда он идет? Зачем?

Дому было лет сто, и он был довольно дорогим. К тому же закладная за него была наконец полностью выплачена — Мередит сделал неплохую карьеру и теперь преуспевал. Он мог собой гордиться. Не то что его безвестный биологический папаша, который словно никогда и не существовал. Как, впрочем, и все его знакомые. Разве они жили?

Погреб недавно был переоборудован, отремонтирован и теперь выглядел вполне современно. Но в самом дальнем его углу, за дверью, находились кладовка и угольная яма, которыми не пользовались давным-давно. Неизвестно почему, но Мередит побрел именно туда, открыл дверь кладовки и стал шарить рукой по верхней полке, покрытой толстым слоем пыли, в которой лежали высохшие насекомые. Но вот Мередит нащупал прочную деревянную ручку. Он был там! — инстинкт не подвел Мередита.

Металл, сверкающие клинки, обтянутая резиной рукоятка.

Увы, освещенный дневным светом, бич разочаровал Мередита — он выглядел куда скромнее и был меньше, чем тот, из сновидений.

Этот имел в диаметре не больше пятнадцати дюймов и был изготовлен из настоящей выбивалки, к проволочной основе которой, напоминавшей веер, были привязаны старые бритвенные лезвия и острые стеклышки. Мередит стиснул рукоять, взвесил бич в дрожащей руке и, примериваясь, взмахнул им, со свистом рассекая воздух.

Откуда-то издалека — с лестницы, что ли? — до Мередита донесся еле слышный голос Сары:

— Мередит? Где ты?

Посмертное

Вот как это бывает.

Где-то вдалеке, будто на краю земли, неожиданно рождается едва слышный отголосок тревожного, вибрирующего на высокой ноте звука. Постепенно звук набирает силу, и ты уже думаешь, что он доносится откуда-то с соседней улицы, где стоят высотки, населенные незнакомыми тебе людьми. Но он продолжает приближаться, то затихая, то вновь усиливаясь, преодолевает будто прыжками квартал за кварталом и все ближе подбирается к тебе. Теперь надрывающий душу тревожный вой доносится с улицы, проходящей под твоими окнами двенадцатью этажами ниже. Более того, он обрушивается на тебя сразу с двух сторон — с юга и с севера, потому что, как выясняется, завывает не одна, а целых две сирены. Как всегда бывает в подобных случаях, тебя охватывает паника. Может, это сигнал пожарной тревоги? Неужели у нас в доме пожар?

Сирены надрываются внизу, у входа в дом. Через некоторое время раздается громкий стук. Теперь ошибиться просто невозможно: в дверь молотят кулаками, а дверную ручку начинают дергать и со скрежетом проворачивать. У двери твоей квартиры стоят люди. Доносятся мужские голоса, слышен громкий топот.

— Эй, есть там кто-нибудь? Это полиция! Немедленно откройте дверь! — громко и требовательно звучит мужской голос.

В нем нет ничего особенно угрожающего, но ты начинаешь трястись от страха. Неудивительно. Когда лежишь в постели, то полагаешь, что это твоя постель и никто не смеет тебя из нее вытаскивать. Переводишь взгляд на свое прикрытое одеялом тело, пытаясь определить, как выглядишь. Сразу