— Видишь ли, Йоссариан, — начал он, виновато запинаясь, — если полковник Кэткарт и подполковник Корн будут скомпрометированы, вряд ли это усилит нашу военную мощь. Давайте, Йоссариан, смело взглянем в лицо фактам. Несмотря ни на что, на боевом счету полка немало заслуг. Если вас отдадут под суд и оправдают, другие летчики тоже откажутся выполнять задания. Полковник Кэткарт опозорится, и боеспособность части будет подорвана. Вот почему я говорю, что, если вас признают виновным и посадят в тюрьму, это пойдет на пользу родине. Даже если вы на самом деле ни в чем не повинны.

— Ничего не скажешь, складно вы излагаете, — язвительно заметил Йоссариан.

Майор Дэнби, нервно заерзав на стуле, отвел взгляд в сторону.

— Прошу вас, не обижайтесь на меня, — взмолился он. Чувствовалось, что он говорит совершенно чистосердечно. — Вы же знаете, что я здесь ни при чем. Я лишь пытаюсь смотреть на вещи объективно и найти какой-то выход из этой трудной ситуации.

— Эта ситуация возникла не по моей вине.

— Но вы обязаны найти из нее выход. И потом — что еще остается делать? Вы ведь не желаете летать на задания.

— Я могу сбежать.

— Сбежать?

— Да, дезертировать. Смыться. Наплюю на всю эту проклятую заваруху и дам деру.

Майор Дэнби был потрясен:

— Но куда? Куда вы можете сбежать?

— Я могу запросто улизнуть в Рим. А там спрячусь.

— И всю жизнь дрожать, ждать, что вас вот-вот схватят? Нет, нет, нет и еще раз нет, Йоссариан. Это был бы гибельный и постыдный шаг. Убежать от трудности — еще не значит преодолеть ее. Вы уж мне поверьте. Ведь я вам все-таки пытаюсь помочь.

— То же самое говорил один добряк шпик, собираясь ткнуть мне пальцем в рану, — саркастически возразил Йоссариан.

— Но я не шпик, — негодующе сказал майор Дэнби. — Я преподаватель университета, я прекрасно чувствую, что такое добро и что такое зло! Зачем я стал бы вас обманывать? Я никому не лгу.

— А что вы скажете нашим летчикам, если они спросят об этом разговоре?

— Придется солгать.

Йоссариан расхохотался, а майор Дэнби, красный от смущения, с облегчением откинулся на спинку стула, радуясь перемене в настроении Йоссариана. Йоссариан разглядывал его со смешанным чувством жалости и презрения. Он сел, прислонившись к спинке кровати, закурил сигарету, и губы его скривила легкая насмешливая улыбка. С непонятным самому себе сочувствием он изучал лицо майора Дэнби. Со дня налета на Авиньон, когда генерал Дридл приказал вывести майора Дэнби на улицу и расстрелять, в выпученных глазах этого человека навсегда запечатлелись изумление и ужас. Йоссариану было жаль этого мягкого, совестливого пожилого идеалиста: он всегда жалел людей, чьи недостатки были не очень велики.

С подчеркнутым дружелюбием Йоссариан сказал:

— Дэнби, как вы можете работать с такими людьми, как Кэткарт и Корн? Неужели вас не тошнит от них?

— Я стараюсь об этом не думать, — откровенно признался майор Дэнби. — Я пытаюсь думать только о великой цели и не думать, что они с моей помощью греют руки. Я стараюсь делать вид, что сами по себе эти люди большой роли не играют.

— А вот моя беда, знаете, в том, — задумчиво и доверительно проговорил Йоссариан, скрестив руки на груди, — что между мною и моими идеалами почему-то всегда встают шейскопфы, пеккемы, корны и кэткарты.

— Не надо о них думать, — убежденно посоветовал майор Дэнби. — Нельзя допускать, чтобы эти люди обесценивали ваши духовные ценности. Нужно стать выше мелочей, смотреть не под ноги, а вперед, высоко подняв голову.

Йоссариан отверг этот совет, скептически покачав головой:

— Когда я поднимаю голову, я вижу людей, набивающих мошну. Я не вижу ни небес, ни святых, ни ангелов. Я вижу только людей, набивающих мошну при каждом удобном случае, греющих руки на чужих несчастьях.

— Старайтесь не думать об этом, — твердил свое майор Дэнби. — И тогда вас это не будет беспокоить.

— О, да это, собственно, меня и не беспокоит. Беспокоит меня другое — то, что они считают меня молокососом. Они думают, что только они умники, а все прочие — дураки. И знаете, Дэнби, сейчас мне впервые пришло в голову, что, может быть, они и правы.

— Но об этом вы тоже не должны думать, — возразил майор Дэнби. — Нужно думать только о благе страны и человеческом достоинстве.

— Угу, — сказал Йоссариан.

— Поверьте мне: я знаю, что говорю. Не забывайте, что мы воюем с врагом, который в случае победы нас не пощадит.

— Знаю, — буркнул Йоссариан с неожиданным раздражением. — Видит бог, Дэнби, я честно заработал свой орден, и вовсе не важно, какими мотивами они при этом руководствовались. Я сделал семьдесят этих проклятущих боевых вылетов. Так что можете не рассказывать мне, что я должен воевать за родину. Я только и делал, что сражался за родину.

— Но война еще не кончилась. Немцы приближаются к Антверпену.

— Все равно через несколько месяцев немцам каюк. А через несколько месяцев после этого и японцам крышка. И если я теперь загублю свою жизнь, то уже не ради родины, а ради Кэткарта и Корна. Нет уж, увольте, я зачехляю свой бомбовый прицел. Отныне я думаю только о собственной шкуре.

Майор Дэнби снисходительно улыбнулся:

— Послушайте, Йоссариан, а что, если все начнут рассуждать подобным образом?

— Если бы я рассуждал иначе, я был бы последним кретином. — Усевшись попрямее, Йоссариан продолжал: — Знаете, у меня такое странное чувство, будто однажды я уже вел с кем-то точно такой же разговор. Это — как у капеллана, которому всегда чудится, что когда-то он бывал уже в той или иной ситуации.

— Капеллану хочется, чтобы вы не возражали против отправки домой, — заметил майор Дэнби.

— А-а, ну его к чертям!

Майор Дэнби сокрушенно покачал головой:

— Вы знаете, он боится, что повлиял на ваше решение.

— Он тут ни при чем. Знаете, что я мог бы сделать? Я мог бы остаться здесь, на госпитальной койке, и вести растительный образ жизни. Я мог бы блаженствовать здесь, и пускай другие принимают за меня решения.

— Нет, решение должны принимать вы, — возразил майор Дэнби. — Человек не может жить, как растение.

— Почему же?

Глаза майора Дэнби потеплели.

— А ведь, должно быть, очень приятно жить растительной жизнью, — задумчиво проговорил он.

— Да нет, паршивое это дело, — ответил Йоссариан.

— Ну почему же? Наверное, хорошо жить без забот и сомнений, — не соглашался майор Дэнби. — Я бы, пожалуй, с удовольствием согласился жить растительной жизнью и никогда не принимать никаких важных решений.

— А каким бы растением вы хотели быть?

— Ну, скажем, огурчиком или морковкой.