Старый волхв медлил с ответом, не меняя даже положения, в котором сидел, но князь знал, что его просьба услышана, и ждал ответа.

Когда же наконец Верховный жрец обернулся к Святославу, тот на какое-то время просто онемел от неожиданности. Вместо могучего волхва он увидел перед собой старого измученного человека, с опущенными плечами и почти потухшими глазами, из которых струились такая душевная боль и страдания, такая невыносимая тень горя, что Святослав невольно отшатнулся. Могун отрешённым взглядом глядел куда-то сквозь него и шептал что-то, почти беззвучно шевеля губами. Святослав весь напрягся, стараясь уловить слова, и вначале услышал, а потом, кажется, даже увидел то, о чём говорил кудесник.

– Пылает Русь кострами страшных, невиданных междоусобиц… Чужая, вражья вера царствует над ней, низвергая в пламень костров кумиров деревянных и волхвов живых… И горят в тех кострах кудесные книги, и русы убивают русов… Обезумевшие уничтожают корни веры своей и знаний, пращурами за многие тысячи лет накопленные и выстраданные, превращаясь оттого в жалких рабов чужой веры, погружаясь в темень невежества… И тот чёрный мрак будет царить над Русью не сто и не триста лет…

Святослав узрел отблеск пожарищ, увидел неясные тени, но более всего в краткий миг волховского прозрения он ощутил, что его личное горе – только кусочек, малая толика того вселенского краха, что узрел Великий Могун. Страх, не испытанный никогда прежде, охватил грозного князя.

– Выходит, смерть моей Овсены и Мечислава – только знак?… – почти прошептал Святослав.

– Да, Знак Мары – начало долгой Ночи Сварога…

– Что ж это, Русь, за которую столько жизней положено, подобно нашей Молотилихе, погрузится в марево забытья? – Святослав вперил в волхва страшный немигающий взгляд, в котором начинал разгораться чудный огонь, как отблеск грядущих пожарищ. – Не бывать тому! – стукнул он кулаком по столешнице. – Пока я жив, сделаю всё, дабы упрочить Русь и сделать её могучей! Не хочу боле быть ни провидцем, ни вещим. Хочу быть только воином, которому бы достало сил и ловкости избавить Русь от беды!

Верховный кудесник, будто очнувшись от видений, поглядел на князя и тяжело молвил:

– Будь по-твоему, княже… Сниму с тебя чутьё волховское… Только обещай мне свидеться потом с отцом Чернигой…

– Чёрным кудесником? Зачем?

– Затем, княже, что тебе предстоит столько испытаний, что вынести их не под силу обычному человеческому сердцу. Доселе волховская прозорливость – дар Светлых Сил – хранила тебя. Но в час Мары ты должен иметь в себе толику Тёмной Силы, дабы уметь преодолевать боль и людские страдания. Потому и нужна встреча с отцом Чернигой.

– Мне следует ехать в Черниговские леса?

– Нет, он сам будет в Киеве. Уже скоро…

Могун с трудом встал, Святослав подошёл к нему. Кудесник простёр над его головою руки. Тепло, струящееся из рук волхва, подобно струе горячей воды из большого ковша, полилось на голову Святослава, в висках застучало. А когда ладони старца описали плавный круг, как бы приглаживая несуществующие пышные волосы, в глазах на миг и вовсе померкло. Князь едва удержался на ногах, а когда просветлело, то увидел кудесника снова сидящим. Волхв был вконец обессилен, его руки тряслись мелкой дрожью, и голова, казалось, едва держалась на ослабевшей шее. Весь его лик и стать были непривычны для Святослава, но теперь он знал, отчего вмиг постарел, будто угас старый кудесник.

Через седмицу Великого Могуна не стало.

Проводить его в последний путь почти со всей Киевской земли собрались кудесники, волхвы и жрецы. Святослав отыскал глазами Добросвета-Степко, который по велению Могуна стал после смерти Велесдара хранителем его книг.

«Как мало осталось тех, с кем свела меня жизнь в детстве, таком далёком, таком счастливом и чистом», – с тоскою подумал князь и, подойдя к Добросвету, крепко обнял его.

После поминок, сидя вдвоем в тереме у Святослава, они вспоминали тех, кого уже нет рядом и кому они обязаны своими знаниями и умением.

– Немочно мне теперь в Киеве, тяжко… – вздохнул Святослав и помолчал, задумавшись.

Потом выложил на дубовую столешницу старую медную чашу и нож с костяной надломанной ручкой.

– Возьми себе память Велесдарову, не хочу, чтобы она вместе со мной где-то в чужих краях мыкалась. А ещё прошу, брат, напиши о деяниях наших, о походах, сражениях, об отце Велесдаре, о Могуне Великом, о богах наших славянских, о пращурах славных. Напиши, чтобы память о них сохранилась на долгие века, ибо страшное зрел я о будущем Руси нашей…

– Я слышал о таком пророчестве. И о том, что будет потом расцвет Руси небывалый, как не однажды уже случалось в прошлом, ибо таков закон коло Сварожьего, когда День сменяется Ночью. Верно речёшь, княже, надобно потомкам для преодоления Ночи Сварожьей силу Вед наших оставить. Я сам писать буду и ученикам накажу пуще жизни своей те письмена и все книги славянские беречь…

– Возьми всё, что Варяжко мой в походах на пергамент и бересту писал. Там что славянским письмом, а что рунами писано, ты ведь руны варяжские разумеешь?

– Разумею, а что не пойму, то есть у кого спросить. Нынче же и заберу, – ответил Степко, улыбнувшись по-доброму, а очи глядели при этом так глубоко-глубоко, как умеют только те, кто постиг науку звездочтения.

Проводив Добросвета, Святослав надел кожух и, закутавшись в него, вышел чёрным ходом из терема и направился в конец теремного двора, прошёл мимо конюшен, амбаров и других строений, а потом, оглядевшись, неслышно выскользнул через небольшую потайную калитку, сразу оказавшись в глубоком непротоптанном снегу.

Святослав спешил на встречу с кудесником Чернобога.

Князь немало подивился тому, как быстро и неслышно двигалась ему навстречу знакомая стать в чёрном, будто нечто невесомое, но неотвратимое.

– Здрав будь, княже. – Голос старого жреца был точно таким, как тогда в Кудесном лесу, когда юный княжич держал ответ пред волхвами.

– Здравия и тебе, отец Чернига. – Святослав, как и во время недавних поминок по Великому Могуну, поразился ещё более, увидев, что не только статью, но и ликом чёрный жрец не постарел за прошедшие годы. Напротив, бездонные очи его и сухощавая фигура источали такую неведомую силу, какой не было тогда в Кудесном лесу, где ещё совсем юный князь впервые увидел его. – Знать, Боги, коим ты служишь, отче, в силу нынче входят, – непроизвольно вырвалось у Святослава, – Великий Могун перед смертью…

– Знаю, княже, ведомо мне о последнем разговоре твоём с Верховным кудесником, да пошлёт ему Велес благие дни в Нави, он достоин того по праву. – Отец Чернига помолчал, огляделся вокруг, ещё помолчал, будто прислушивался к чему-то в вечерней тишине, и кратко бросил: – Пошли!

Святослав едва поспевал за чёрным жрецом, и если бы не полная луна в серебристом венце от крепкого мороза, всё выше поднимающаяся на густо-фиолетовом пологе неба, то можно было подумать, что не живой человек, а сама бестелесная ночная темень беззвучно скользит впереди. Тропинка, по которой шли, стала прерываться, теряться в лесных сугробах и наконец вовсе исчезла. Однако это никак не сказалось на стремительности движения чёрной фигуры впереди. Святослав тоже умел ходить по лесу беззвучно и мягко, но лететь сквозь заснеженные кусты и овраги не мог, поэтому прилагал все усилия, чтобы не отстать от кудесника. Это напомнило ему самый первый ночной поход по Кудесному лесу вслед за отцом Велесдаром.