– Ужасный. А чем Березовский лучше? Это вообще все из-за него.

– Ну да, и из-за Чубайса.

– Нет, я серьезно. Тогда все и началось.

– Не скажи. Тогда все-таки воровали демократически.

Мы с Полозовым покатились от смеха.

– Ну да, а теперь тоталитарно! Ты видишь разницу?

– Нет! Главное, чтобы нам перепадало награбленное.

Мы сидели с Мишкой на втором этаже того самого бара, который приглядели вчера. На первом этаже гремела дискотека, а мы пили наверху на диванах. Водку. Запивали – он пивом, я – сладким каким-то сидром с фруктами. Абсолютно пьяные англичане валялись по соседству. В углу кто-то прижимал девицу к расшитым индийским подушкам, она хохотала, визжала, но не вырывалась. Все были пьяными. Но веселыми – только англичане.

На фоне аборигенов мы смотрелись дико – Мишка в смокинге, я – в серебряном платье.

– Я тебя брошу.

– Ты куда? – Полозов потянулся ко мне, опрокинул стакан, пиво лилось на диван.

– Пописать пойду.

– Да давай прямо здесь!

– Дурак!

Я с трудом вылезла из-за стола и, шатаясь, побрела к синей обшарпанной двери туалета. Туфли прилипали, оставляли следы в застывших сладких лужах на полу.

Зачем я так напилась? Я разглядывала свое отражение в туманном зеркале, покрытом пигментными пятнами стершейся амальгамы. Разводы туши под глазами, опухший нос, бледные щеки. Отражение кривилось и уплывало куда-то в сторону. Закружилась голова. Я открыла кран, набрала в ладони большую порцию ледяной воды и нырнула в холод. Ткнулась носом в край заплеванной раковины, к которой прилип кусок мокрой туалетной бумаги и черный длинный волос. И не смогла удержаться – все, что мучило меня, выплеснулось в глубь черного бездонного слива, обросшего волосами по краям.

К Полозову я вернулась почти трезвая. Бледная и пахнущая духами. Хорошо, что взяла в редакции пробник Bvlgari, который умещался в маленькую сумку.

– Пойдем танцевать! – предложил Мишка.

– А ты сможешь?

– Ты меня еще плохо знаешь, Борисова!

Внизу было тесно и жарко. Но, пока я продвигалась на середину танцпола, ни один человек не задел меня. Толпа, состоявшая в основном из мужчин, расступалась, теснилась, освобождая мне дорогу. Парни выставляли вперед ладони, создавая коридор. Этот характерный жест, которым мужчина оберегает женщину в толпе. Так когда-то я входила в ночной клуб с Канторовичем, ощущая за спиной его ладонь, охраняющую меня.

Группка пьяных девиц танцевала на широченном подоконнике, выставив на всеобщее обозрение свои рыхлые животы. Не конкурентки.

– Пойду куплю пива, – Мишка увидел бар и исчез в толпе.

Я танцевала. Одна. И вместе со всеми. В горячей, густой, плотно сбитой массе пьяных, счастливых и свободных лондонских клерков – ядерной массе, в которой было столько атомной энергии. Милый какой-то рыжий парень лет сорока в кожаной коричневой куртке дремал, прижавшись щекой к стойке бара. Поднял голову. Сфокусировал взгляд на мне и счастливо улыбнулся. Похожая куртка есть у Сашки. И лет ему столько же. Только у Канторовича холодные, стальные глаза, а у этого в очках, в пьяном тумане прыгали хулиганские солнечные зайчики.

Вывалившись из автобуса на остановке, мы с Полозовым чуть не попали под колеса. И захохотали.

В лифте он нажал на пятый этаж.

– Алле, гараж, мне на четвертый.

– Пойдем сначала ко мне. Я тебе хочу кое-что показать.

Мы еле добрались до Мишкиного номера, сгибаясь от хохота на каждом повороте коридора.

– Ну кто так строит?!

– Люди, я вас найду!

Коридорный, вывозивший из соседнего номера столик с остатками ужина, неодобрительно посмотрел на нас.

– Овсянка, сэр!

– Сорри, я ем сорри!

В номере у Мишки был бардак. Следы его неумелых гламурных сборов на главную вечеринку сезона. Джинсы, носки, рубашки на кровати. Полозов тут же стыдливо набросил на них покрывало, обнажая кусок туго натянутой белой простыни.

– Ну что там у тебя, давай быстрее! Мне завтра вставать в шесть утра.

– Алена… Аленка…

Я сделала шаг назад, но было поздно. Полозов сграбастал меня в охапку и задышал в шею.

– Ты такая… такая… Не могу больше…

Я попыталась вырваться, но он держал крепко. Вцепился мертвой хваткой. Тонкий кружевной чехол платья затрещал, еще чуть-чуть, и порвется…

– И ты же тоже… Я знаю…

– Отпусти меня!

– Аленка, не надо… Все будет хорошо…

Я уперлась ему в грудь кулаками, попыталась отпихнуть.

– Миш, сейчас же прекрати!

– Расслабься…

– Полозов, отпусти! – прошипела я и впилась ногтями в его шею. Он дернулся, ослабил хватку, и я прыгнула к двери.

– Ты чего? Больно! – Полозов непонимающе смотрел на меня и сделал шаг вперед.

– Стой, где стоишь!

– Аленка, ну иди ко мне…

– Ты рехнулся, Полозов? Я сейчас закричу.

– Ладно, все, все.

– Отойди еще дальше, к окну.

– Я сказал – все. Не хочешь – не будет. Но я думал, ты сама…

– Что – я сама? Тебе не стыдно? Мы с твоей женой дружим. Свинья…

– Ладно, я свинья. Согласен.

– Все, ушла! А ты проспись! – Я открыла дверь в коридор.

– Подожди секундочку, я кое-что сказать хотел.

– Ты уже все сказал, что мог.

– Ален, хочешь, на колени встану? Два слова. Ты можешь выслушать меня? Ну оставь дверь открытой, если боишься, давай, еще шире открой…

Теперь я стояла на границе – одной ногой в номере Полозова, другой – в коридоре, на нейтральной территории.

– Водички налить?

– Не надо. Время пошло.

– Ален, я не стал бы просто так. У меня с Иркой все. Мы разводимся. Я приеду, заявление подадим.

– И ты решил реабилитироваться? Поднять самооценку?

– Нет. Ты не поняла. Я давно уже… Еще когда ты у меня в отделе работала. Я тогда еще влюбился. В тебя влюбился, Борисова. Ты не замечала разве?

– Миш, остановись!

Господи, что за бесконечный, кошмарный день. Замечала, не замечала? Что я вообще замечала тогда?

– Нет, выслушай меня. Я ничего не говорил, потому что думал, что все и так понятно. И ты не против… Ты бы иначе не пошла со мной сегодня… Я не прав разве?

– Мы же друзья, Миш.

– Друзья?! Я с бабами никогда в жизни не дружил и не собираюсь!