А вскоре ситуация еще более запуталась и усложнилась: великий князь Михаил Александрович отрекся от престола. Получив об этом известие, императрица немедленно написала супругу наивное письмо: «люди» обожают отрекшегося царя, а «среди войск начинается движение». «Я чувствую, что армия восстанет…» Надежда на добрый исход не покинула ее в самый тяжелый момент жизни, а любовь к супругу выдержала все испытания. Однако представить всю масштабность свершившегося Александра Федоровна в тот момент не могла, как не могла она до конца оценить трагичность отречения царского брата.

Михаил Александрович, с 27 февраля 1917 года находившийся в Петрограде и в революционные дни упрашивавший Николая II согласиться на уступки и даровать ответственное министерство, в разгар революционных выступлений не стал «спасать» Петроград, отказавшись от предложения военного министра и командующего округом возглавить верный правительству отряд. Великий князь был проинформирован об отречении брата утром 3 марта. Министры Временного правительства решили посетить Михаила Александровича и на месте сообщить ему о развивающейся ситуации. Кроме П. Н. Милюкова, в революционном кабинете занимавшего пост министра иностранных дел, полагавшего, что конституционную монархию необходимо сохранить до Учредительного собрания, и его единомышленника А. И. Гучкова, остальные министры были настроены на отречение великого князя.

Против принятия Михаилом Александровичем короны выступал и М. В. Родзянко, мечтавший сохранить за ВКГД характер верховной власти. Комбинация председателя Думы, предложенная главе Временного правительства князю Г. Е. Львову, была простой: он поддерживает правительство, настаивающее на отречении нового «царя», а взамен становится партнером кабинета и делит с революционными министрами власть. То, что конструкция, предложенная Родзянко, была отвергнута, а сам он довольно скоро перестал играть сколько-нибудь заметную политическую роль, в данном случае вторично. 3 марта 1917 года об этом никто не думал. События следовали с калейдоскопической быстротой. Волны революции, поднимая одних, низвергали других, еще вчера сильных и властных. Прежние традиции отвергались и заменялись новыми.

Милюков, кажется, одним из первых осознал, что для укрепления нового порядка необходим привычный для масс символ власти. Этим символом, по его убеждению, и должен был стать великий князь. Об этом лидер кадетов страстно говорил на совещании 3 марта, состоявшемся в присутствии царского брата. Михаил Александрович слушал и молчал, и лишь в конце попросил время на размышление. Вместе с ним на совещание удалились князь Львов и Родзянко. Решение Михаила Александровича было непреклонно: он разделял мнение председателя Государственной думы. Присутствовавший там же А. Ф. Керенский патетически заявил: «Ваше Высочество, Вы — благородный человек!» После того как решение было принято, члены нового кабинета пригласили правоведов (В. Д. Набокова и Б. Э. Нольде), которые и составили текст отречения Михаила Александровича.

«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народа.

Одушевленный единой со всем народом мыслью, что выше всего благо родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного, тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

Подписал Михаил».

Решение великого князя было восторженно встречено на улицах Петрограда.

«Депутат Караулов, — сообщалось в информационном листке „Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов“, — явился в Думу и сообщил, что государь Николай II отрекся от Престола в пользу Михаила Александровича. Михаил Александрович в свою очередь отрекся в пользу народа.

В Думе происходят грандиознейшие митинги и овации. Восторг не поддается описанию».

В тот же день Петроград был расцвечен красными флагами: народ должен был понять, что отречение Николая II и отказ от права наследовать трон Михаила Александровича — государственный праздник. «В аполитических низах, у просто „улицы“, переходящей в „демократию“, общее настроение: против Романовых (отсюда и против „царя“, ибо, к счастью, это у них неразрывно соединено)», — характеризовала настроения момента З. Н. Гиппиус, замечая, что «кое-где на образах — красные банты (в церкви)». Еще раньше — 2 марта — красное полотнище взвилось и над главной резиденцией монарха — Зимним дворцом, который стал национальной собственностью. Новые правители думали приспособить его для будущих заседаний Учредительного собрания.

Тогда же по городу поползли слухи о смерти цесаревича Алексея. Очевидно, их распространению (появились они раньше) способствовало отречение Николая II. Слухи докатились и до Александровского дворца. В ночь на 3 марта придворный доктор Е. С. Боткин был вызван к телефону одним из членов Временного правительства, который спросил о здоровье Алексея Николаевича. К счастью, слухи оказались пустыми. Но на фоне «радости» праздной столичной публики, воеторгавшейся «бескровной» революцией, они выглядели удручающе.

Бывший император, разумеется, не разделял восторгов толпы. Подписав манифест об отречении, он той же ночью покинул Псков «с тяжелым чувством пережитого». Произошедшее не воспринималось им как потеря народного доверия, трагическая размолвка царя и его народа. Нет! «Кругом измена, и трусость, и обман!» — записал он в дневнике в ночь со 2 на 3 марта, тем самым характеризуя свое отношение к псковским событиям. На следующий день он прибыл в Могилев, где генерал Алексеев доложил ему последние известия от Родзянко. Известия не вдохновляли.

«Миша отрекся, — с горечью отметил в дневнике 3 марта Николай II. — Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!» Для бывшего царя услышанное стало неприятным сюрпризом. И все же, приехав в Могилев, Николай II заявил генералу Алексееву, что передумал и хочет послать телеграмму в Петроград. «На листке бумаги отчетливым почерком государь писал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея…» Генерал не отправил телеграмму, ибо было поздно: стране уже объявили два манифеста[121]. Но то, что 3 марта 1917 года Николай II пожелал изменить принятое накануне решение, показательно. Полагаю, это, скорее, свидетельствовало не о нерешительности и непостоянстве царя, а о том, что стремительно менявшаяся ситуация ломала все предварительные расчеты, которые он мог делать, подписывая 2 марта злополучный манифест.