коса струилась у нее по спине, еще густая, русая, красивая. На ногах у нее были мужнины стеганцы. Утирая слезы умиления, Анна вышла в переднюю и тут поскользнулась на заледенелой корке натоптанного ногами снега. Она пошатнулась и прошептала в сердцах:

— Я же и снег должна скалывать!.. Ничего не делает... И и каких забот не ведает. Все вечера свободна. Могла бы и поменьше бегать... Неужто уже в таком возрасте ей без мужика невтерпеж?!

Анна перелезла через спящего Отто и легла у стены. Она сердито потянула одеяло, которое Отто, по своему обыкновению, стремился все навертеть на себя. В сердце Анна чувствовала раздражение и против мужа. Даже его покойный сон странным образом возмущал ее. Это вечное его спокойствие, за которым прячется все... решительно все... Его ничем не прошибить.

Потом Анна, вздохнув, прошептала еще раз молитву, прося бога благословить ту любовь, с которой ей так трудно было примириться...

Но нельзя же было без конца играть в прятки. Однажды Отто, нахмурив брови, спросил Элину:

— Где это ты, девочка, пропадаешь вечерами?

— Ну, там... и тут.

— Где это—там и тут? Я, видишь ли, ночных прогулок не одобряю.

— Но вы же знаете.

— Откуда же я знаю?

В следующее воскресенье Аксели пришел в Кививуори днем, так как Элина сказала ему, что без разговора не обойтись. Но Отто как будто не догадывался о цели визита, а все говорил о самых отдаленных предметах. Потом он пошел в конюшню, и Аксели увязался за ним.

Отто замешивал сечку. Аксели немного постоял, наблюдая, а затем сказал:

— У меня к вам небольшое дело.

— Вот как... Ну, значит, выкладывай. О делах всегда надо договариваться.

— Это дело мое и Элины...

Отто перестал мешать и постучал весельцем о край ушата.

— Вот оно что. Какое же такое дело? Что за дела у вас?

Аксели смущенно улыбнулся:

— Вы, конечно, знаете.

— Откуда же мне знать ваши дела? Черт возьми, я еще должен загадки разгадывать!

— Мы думали о том...

Парень тряхнул головой. Краска залила его щеки, и он вдруг выпалил с неожиданной твердостью.

— Я женюсь на Элине!

Он был настолько смущен, что ему ничего не оставалось, как взять быка за рога. Он догадывался, что Отти нарочно мучает его, зная, как ему трудно. Он не мог вздохнуть, пока Отто медлил с ответом, разглядывая зачем-то свой ушат и отмахиваясь от нетерпеливого коня, тянущегося к нему мордой.

— Так-так... Ну... Да стой ты, не мотай головой!. Да… Так вот оно что. Ты женишься. Так-таки женишься! Смел ты, как я погляжу. Но, видишь ли, тут я тоже но последняя спица в колесе. Девке восемнадцать лет исполнилось лишь на прошлой неделе, как тебе должно быть известно.

— Вот я и спрашиваю...

— Ага! Так... Конечно, теперь каждому лестно взять да и жениться. Когда кто-то их родил и вырастил. Надо, понимаешь ли, кормить да одевать... Это, брат, не такое простое дело, как ты думаешь... Ну да ладно, я отдам ее тебе. Ты ее получишь. А что ты мне заплатишь за нее?

Почувствовав облегчение, Аксели усмехнулся:

— Какую цену вы сами назначите?

— Как, по-твоему, бутылка вина — не слишком дорого?

Оставалось поговорить с Анной, но это уж Отто взял на себя. Войдя в избу, он бросил шапку на кровать и сказал:

— Парень покупает у нас дочку, мать. Я обещал ему — за бутылку водки. Что ты скажешь?

Анна излила свою досаду в слезах, которые можно было принять и за слезы умиления. Отчасти они и были вызваны умилением.

Еще посидели и поговорили, уже о других делах. Элина даже близко не подходила к Аксели, но, казалось, воздух вокруг был напоен счастьем. И кофе Анны пахло счастьем.

Оску тоже дал свое благословение — он шлепнул Элину и сказал:

— Вот... Через годик наша девочка будет носить мокрохвостого на руках.

Элина немедленно влепила брату пощечину. Аксели же не знал, куда деваться от смущения.

III

Повеяло весной. Дни начинались на рассвете и угасали К вечеру, как звонкие руны: светлые, сияющие и прозрачные.

Их торжественность не нарушалась тем, что надо было возить навоз в пасторате или доить коров в низком, полутемном хлеву Кививуори, где под ногами чавкала навозная жижа. Всего этого как бы не существовало. Лишь иногда неприглядность будней бросалась в глаза, но затем снова отступала и исчезала. Судьба начала подгребать счастье лопатой. Закон о земельной аренде утвердили, придав ему обратную силу. Так что барон вынужден был отказаться от выселения Кививуори. Если торппарь хотел, он мог теперь выплачивать аренду деньгами, причем размер ее в спорных случаях утверждала специальная комиссия по делам аренды. Таким образом, хозяин не мог выжить торппаря, произвольно увеличивая арендную плату. Закон утвердили пока лишь до 1916 года, а затем понадобится вторичное его обсуждение и утверждение. Но все смутно верили, что к тому времени число социалистов в парламенте возрастет и закон будет утвержден окончательно. Но, разумеется, и противники закона не отказались от своих угроз.

В рабочем доме в честь нового закона устроили настоящий праздник. Аксели впервые открыто пришел вместе с Элиной. Как ни радовался он столь важному событию, оно явилось лишь неким приложением к счастью, переполнявшему его сердце. Пока Халме произносил речь, Аксели незаметно держал Элину за руку. Вместо того чтобы следить за мыслью оратора, он старался подмечать давно всем знакомые забавные обороты и выражения и каждый раз сигнализировал Элине, пожимая ее руку. Ответным рукопожатием она сообщала ему, что поняла. Но в их беззвучном смехе не было злой насмешливости.

В связи с этими событиями удачно решился и вопрос о наследовании Коскела. Юсси объявил, что передает торппу Аксели. Когда он говорил об этом в пасторате, присутствовали и пастор и пасторша. Пастор сказал:

— Разумеется, он ведь старший сын. Мы, конечно, продлим договор. Это и законом обусловлено. Договор не может быть расторгнут вплоть до шестнадцатого года.

Супруги выразительно переглянулись, и пасторша решила сказать свое слово:

— Мы, естественно, не можем указывать, кому из сыновей Коскела должен уступить свои права. Но только Аксели, как старший, возможно, легче нашел бы себе место на стороне? Не нужно ли в первую очередь подумать о будущем младших сыновей? Мне просто так, кстати, пришло это в голову. Конечно, это вы сами должны рассудить.

— Да... Оно конечно. Однако ведь парень