Верцингеторикс внезапно улыбнулся и похлопал воина по плечу:

— Ну так отпусти их, нервий. Забери оружие — и копья, и мечи, и щиты, а людям позволь уйти восвояси.

После этого бывшие наемники римской армии словно зачарованные отправились вслед за своим царем, и всадники Галлии встретили их восторженными приветствиями. Неподалеку горел целый обоз драгоценной пшеницы.

Корабли Цезаря пристали к побережью Галлии в надежной гавани Ития. На горизонте были хорошо заметны коричневые столбы дыма. Тревога и несчастье ощущались в самом воздухе, и полководец с гневом и ненавистью думал о необходимости противостоять еще одному вооруженному бунту.

Даже во время плавания он не терял времени даром, посвятив его разработке планов и приказов, которые предстояло внедрить еще до того, как горные перевалы окажутся под снегом. Кроме того, необходимо было сообщить в Рим о втором выступлении против бриттов. Несмотря на некоторую преждевременность рапорта, он мог значительно изменить перевес сил в пользу полководца. В этом году Цезарь не собирался платить обычную дань сенату, поскольку каждая свободная монета отправлялась на подавление сопротивления Верцингеторикса. Имя это не сходило с уст галльских рабов, а сам Юлий едва смог вспомнить дерзкого светловолосого парня, который восемь лет назад шумно покинул совет вождей всех племен Галлии. Да, за прошедшие годы оба они не помолодели. Цингето вырос в мощного, властного царя, и Цезарь понимал, что не должен оставлять его в живых. Каждый из воинов прошел долгий, наполненный испытаниями и трудностями путь; восемь минувших лет были наполнены битвами и пролитой кровью.

Едва ступив на берег, Цезарь прекратил диктовать стоящему рядом Адану и заговорил с Брутом. Самых быстрых всадников отправили за Берицием. Как только он появится, сразу начнется заседание военного совета и будет составлен план кампании. Одного лишь взгляда на поднимавшийся вдали коричневый дым оказалось достаточно, чтобы решимость полководца укрепилась. Это его земля, и он не отступится даже в том случае, если против власти Рима поднимутся все галлы, как один.

Возвращавшиеся легионы заняли порт и привычно приступили к строительству лагеря, хотя в их рядах ощущались напряжение и усталость. Как и сам Юлий, они воевали уже много лет, а потому перспектива провести в сражениях еще год, а может быть, и больше приводила в отчаяние. Даже самые выносливые задавались вопросом: когда же наступит конец мучениям и придет долгожданная пора пожинать обещанные лавры.

На третий день пребывания в Галлии Юлий собрал военный совет в построенной легионерами крепости, одной из тех, которые должны были образовать на морском берегу надежную цепь обороны.

Первым явился Домиций в выигранных на турнире серебряных доспехах. Однако они уже не сияли, как прежде, да и сам центурион выглядел усталым. Под глазами залегли глубокие тени, а на щеках темнела давно не бритая щетина. Внешность доблестного воина красноречиво говорила о тяготах и лишениях военного времени. Домиций молча обнял Юлия и сел за стол.

Марк Антоний тоже дружески приветствовал давнего соратника. Он принес рапорт о финансовых поступлениях. Дела шли исключительно успешно, но в то же время поводы для раздумий оставались: в казне насчитывалось немало золота и серебра, однако поступления день ото дня сокращались, так как и города, и деревни Галлии ожидали исхода восстания. Особенно критическим выглядело положение с продовольственными запасами, и Цезарь искренне ценил труд Марка Антония, ведь он взял на себя заботу о питании легионеров. Прежде чем отправлять воинов в бой, нужно было досыта накормить и напоить их — и это при том, что Верцингеторикс делал все, чтобы лишить завоевателей поставок. Фермы и поля превратились в пепелища, а жители деревень покинули свои дома и скрылись. Несмотря на негодование, Юлий не мог не восхищаться отчаянной решимостью молодого царя. Верцингеторикс не только уничтожал все съедобное, но и безжалостно опустошал те селения, которые сохраняли верность римлянам. Тысячи его земляков уже погибли, расплачиваясь за недостаточный патриотизм, и если бы не вмешались легионеры, жертвы стали бы еще значительнее. Цена оказалась высокой, но голод мог уничтожить легионы не хуже вражеских атак.

Цезарь собрал военный совет в комнате, окна которой выходили на море, так что совсем близко, на серых скалах, с громкими криками кружили птицы. Полководец встречал каждого из входящих с искренней радостью. Бериций в первом же столкновении с Верцингеториксом был ранен, а потому пришел с перевязанным плечом. Командир из Аримина выглядел усталым и больным, однако дружески приветствовал Юлия и с удовольствием принял заздравный кубок. Октавиан, Брут и Рений появились вместе, на ходу обсуждая тактические действия кавалерии. Все трое вызывали улыбку искренней заинтересованностью и уверенностью в собственной правоте. Сложности и проблемы, которые так тяготили полководца, их будто вовсе не занимали — воины полностью полагались на решительность и ответственность Цезаря. А ему приходилось рассчитывать лишь на самого себя.

Оказавшись в кругу боевых товарищей и невольно впитав долю их внутренней энергии, Юлий почувствовал прилив сил. Долгие годы войны не сломили воинов, и набирающее силу восстание они обсуждали с гневом и готовностью к борьбе, а вовсе не с позиций слабости. Каждый из собравшихся в зале отдал Галлии несколько лет жизни, а потому никто не хотел терять приобретенное. Ожидая начала совета, люди негромко, спокойно обсуждали события, постоянно поглядывая на военачальника и ожидая сигнала к всеобщему вниманию. Цезарь объединил всех, ради него собрались в этой комнате люди. Он придавал силы, побуждал к действию. В его присутствии общались и вместе работали те, кто ни в какой иной ситуации не смог бы терпеть друг друга. Никто из присутствующих не отдавал себе отчета в существовании подобной связи: люди привыкли к ней и воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Внешне же сила личности полководца проявлялась всего лишь в большей активности и ответственности всех, кто собрался вокруг стола.

Последним появился Кабера. Его внесли двое легионеров Десятого, которые выполняли роль личных помощников старого и немощного целителя. Едва всеми почитаемого доктора устроили среди подушек, Юлий стремительно подошел и почтительно, но в то же время бережно сжал его руки. Он заговорил настолько тихо, что за шумом ветра и гулом моря никто, кроме самого Каберы, слов не расслышал.

— Я зашел дальше, чем любой из римлян. На самый край света. Как давно мы с тобой не виделись!

Казалось, поначалу старик не услышал обращенных к нему слов, и Юлий огорченно подумал, что возраст и болезни неумолимо вершат свое жестокое дело. Больше того, полководца не отпускало чувство собственной вины. Ведь именно по настойчивой просьбе самого Цезаря тогда еще здоровый и полный сил целитель сверхъестественным усилием воли вернул подвижность разбитому колену Домиция. Этот подвиг потребовал концентрации всех данных природой и богами сил и закончился ударом, после которого старик так и не смог восстановиться. Силы постепенно покидали всеми любимого и уважаемого врачевателя.

Наконец Кабера поднял на Цезаря тусклый взгляд.