— Ты сама-то идти можешь? — спросила запыхавшаяся Рут.

Та кивнула. Рут опустила ее возле гранитных ступеней, ведущих к пристани.

По реке шел паром, опасно накренившись от стекшихся на носовую часть пассажиров. У причала стояла небольшая барка, на которой, уставясь в небо, стояли двое Заготовщиков с Болота. На палубе был навален груз, партия матрасов на продажу. Рут решительно ступила на борт.

— Увезите-ка нас отсюда, — сказала она двум паренькам тоном, исключающим возможность отказа.

— А чего это там такое? — спросили изнывающие от любопытства Заготовщики.

— Да Жужелицы, будь они неладны. — Рут махнула рукой, помогая Милене шагнуть на матрасы. — Иди-ка вон, ложись туда.

— Э, а она, часом, не больная? — насторожился один из ребят. — А то вы нам всю торговлю похерите, если народ решит, что мы заразу привезли.

— Да ну. — Рут по-свойски хлопнула паренька по плечу. — Сейчас кто не болеет. Нынче и здоровых-то нет. Вы никому не говорите, никто и не узнает.

Ребята отшвартовались от пристани; один из них, пробравшись по матрасам, занял место на румпеле. Развернулся маленький замызганный парус.

МИЛЕНА ЛЕЖАЛА НА СПИНЕ, слушая, как уютно похлюпывает вода под бортами суденышка. Самочувствие улучшилось, на душе как-то отлегло. Мимо проплывала набережная со старинными зданиями в частоколе строительных лесов. Видно было, как с них свешиваются люди, провожая взглядом Жужелиц, плывущих по небу в серебристых нитяных коконах. Геликоптеры держали курс на юго-восток, в сторону Эппинга или Нью-Фореста, а то и вообще к Саут-Даунс. Там Жужелиц и сбросят. Но они все равно вернутся.

В руке Милена все еще держала человеческую розу. Она поднесла ее к носу и осторожно понюхала. Действительно, свежий розовый аромат, сладковатый, лишь с едва уловимым мыльным оттенком.

— Как все причудливо, — произнесла она, возлежа на матрасах в позе египетской царицы.

На Ламбетском мосту движение полностью прекратилось. Там сейчас, взявшись за руки, разгуливали и пели люди, в эйфории от недавних новостей. Пешие общались с теми, кто на телегах; те, кто верхом, спешивались и, оживленно жестикулируя, болтали с прохожими. У всех с языка не сходило слово «рак». Оно стояло в воздухе; его произносили и просто, и нараспев: эмоций не могли сдержать и Певуны.

Однако в речной тиши ей показалось, что она различает не только это. Людьми на мосту словно что-то двигало, и одновременно с тем двигалось в них самих. Это нечто как бы подталкивало их, и сообразно этому воздействию они и двигались. Оно же двигалось вместе с ними и изливалось у них из глаз и изо рта, заставляя руки жестикулировать, а ноги притопывать. Милена словно различала саму силу жизни, проходящую сквозь них.

Она оглядывала людей; оглядывала жизнь, словно ее, Милену, относило от нее в сторону. «Что я сделала?» — спрашивала она себя под стрекотанье геликоптеров и перезвон колоколов. Жизнь усилием проходила сквозь нее подобно тому, как куст пробивается сквозь почву. Жизнь — довлеющая воля. Ей нужно материальное воплощение. Ей угодно, чтобы мы отращивали, неважно что — крылья, более объемные мозги, панцири вместо кожи, — и мы это делаем. «И так было всегда, — думала Милена, вспоминая поросших вдруг листвой Жужелиц. — У жизни была потребность, и она барабанила в двери наших генов, пока те не менялись сообразно ее довлеющей воле. Вот так мы и проросли из грязи. Нам нужны были руки, и мы их себе вымучили. Только теперь, о Господи, теперь мы это начали осознавать в полной мере. И потому все пошло быстрее. По нарастающей».

Над Ламбетским мостом проплывали облака. Вот как возникают те паучки в небе. Безотчетным, непоколебимым в своем упорстве стремлением они придают себе желаемую форму. Милена улыбнулась. «Ничего, дайте лишь Жужелицам срок, — мысленно обратилась она к геликоптерам, — и они расселятся там, среди льдистых кристаллов облаков. Вы их что, и оттуда попытаетесь выселить?»

Вот чем мы постепенно становимся. Жужелицы — наше будущее, наш удел. Жизни угодно, чтобы мы уподобились растениям; для охотников на планете места уже не хватает. Мы пускаем побеги в разные стороны, и Консенсусу за нами уже не угнаться. Жужелицы, Кадавры, Гэ-Эмы с Певунами. Мы — новый лес, вырастающий из старого. Бывший подлесок заглушает старые корни.

Мимо на скорости прошла большая баржа, отчего суденышко закачалось на образовавшихся волнах. Из-за паруса выглянула Рут.

— Как ты там? Удобно тебе?

«Да. В каком-то смысле да».

Милена заснула.

ПРОСНУЛАСЬ ОНА ОТ ЗНАКОМОГО, едкого пощипывания в ноздрях: запах дома, дым крематориев из Братства Поминовения. Здесь тоже пели — стеной стояло печальное курлыканье жрецов, протяжные гимны скорбящих об утрате. Молчали лишь недвижные силуэты на усыпанных цветами погребальных носилках, передаваемых с рук на руки. К борту барки прибивало цветы и целые венки. Милена отвернулась.

Жужелиц задвинули на самое Болото, но они освоились здесь с такой быстротой, что становились уже несносны. Они отрастили себе что-то вроде больших плоских листьев, как у лилий или лотосов. На них они свободно плавали, на них же питались. Милена уже издали заметила, что несколько таких плавучих цветков уже стоят на рейде возле грациозного партийного строения. С досадливым стоном прикрыв глаза, она сделала вид, что спит.

Слышно было, как ребята-корабельщики пытаются расшугать этот нежданный заслон, расталкивая его шестами.

— Кыш! Кыш отсюда! — покрикивала на них и Рут.

Послышался шелест тростника под днищем: приехали.

— Ну вот, леди, — сказал один из пареньков.

Невдалеке от дома дрейфовал плавучий островок, сплошь усаженный Жужелицами.

— Милена, Милена, Милена, — говорили они хором, громко шелестя при этом своей листвой. В окнах верхних этажей виднелись недовольные лица соседей. Лицо стоящей в дверях экономки было повязано платком, чтобы защититься от возможной болезни. С этой же целью смердела черным дымом выставленная на площадку жаровня.

Пахло кофе: это муж экономки смазывал им дверные и оконные перемычки. Думая о чем-то своем, он повернулся и выплеснул из ведра остатки кофе — и прямо под ногами поднимающейся на площадку Рут образовалась коричневая дорожка.

— Вот ч-черт, — только и сказала та.

В вышине слышался стрекот геликоптеров.

Милена, ступив из барки на поросший тростником берег, направилась к Жужелицам.

— Ты куда? — растерянно окликнула Рут. Жужелицы по приближении Милены заворковали как голуби и руками прикрыли себе головы, чтобы спрятаться от напора ее мысли. Те из них, что торчали на берегу, поспешно заковыляли обратно в бурую воду. Милена остановилась на береговой кромке, глядя, как зыбким золотом горит на маслянистой и темной как нефть водной глади отражение закатного солнца.

— Вам придется уйти, — обратилась Милена к Жужелицам. — Если вы останетесь, то снова придет «Гарда», и люди опять же рассердятся. Я тоже здесь не останусь. Я переезжаю в больницу, и чувствовать себя буду не лучшим образом. Старайтесь держаться от меня на расстоянии. Попытайтесь найти себе место, где вы будете в безопасности, а я вас там, когда смогу, навещу.