В пору экономического спада 1930-х годов многие русские эмигранты выброшены на улицу. Рахманинов дает несколько благотворительных концертов в европейских столицах. 16 марта, 3 и 5 мая 1932 года он выступает в Брюсселе и Париже «в пользу нуждающихся русских людей и русских студентов».

В 1926 году Рахманинов спасает от финансового краха авиаконструктора И. И. Сикорского, он ищет литературную работу В. В. Набокову, поддерживает театральные начинания М. А. Чехова, организует творческие заказы художникам М. В. Добужинскому, Б. Д. Григорьеву, К. А. Сомову.

Как пианист Рахманинов в эти годы достигает вершин артистического успеха, но его настораживает прагматическая предприимчивость издателей и антрепренеров, предлагающих ему выгодные контракты на создание и исполнение технически несложных произведений, заведомо ориентированных на упрощенный любительский вкус. Искусство не может быть корыстным! «Музыка должна идти от сердца… Я никогда не пишу для коммерции, — извещал Рахманинов американского издателя, — так как создание нового музыкального произведения, полагаю, должно быть чем-то священным… Я отношусь к творчеству слишком серьезно и уважительно, чтобы так поступать».

В России Рахманинов получил от И. А. Бунина книгу «Чаша жизни» и ответил писателю письмом: «И я Вас неизменно люблю и вспоминаю часто наши давнишние с Вами встречи. Грустно, что они теперь не повторяются». Дочь Рахманинова Татьяна Сергеевна рассказывала писателю Л. Ф. Зурову, что Сергей Васильевич любил перечитывать рассказы Бунина, вслушиваясь в музыкальность фраз и слов.

За границей они встретились впервые в сентябре 1926 года. Вера Николаевна Бунина записала в дневнике о Рахманинове: «Очень прост и приятен… По-видимому, к Яну (Бунину. — В. Д.) относится очень хорошо».

В ноябре 1933 года И. А. Бунину присуждается Нобелевская премия — «за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе русский характер». Рахманинов поздравил его телеграммой — он концертировал тогда в Нью-Йорке.

Полугодом раньше Сергею Васильевичу Рахманинову исполнилось 60 лет. 7 мая 1933 года в Париже, в зале Очага русской музыки на Токио-авеню, его встретили шумной овацией. Приветствия — от культурных обществ, правительственных особ, официальных лиц, от И. А. Бунина, Д. В. Мережковского, А. Т. Гречанинова, от всемирно известных музыкантов Жорже Энеску, Маргариты Лонг, Мориса Равеля, Жака Тибо… Оглашен адрес и от «русской колонии», живущей на Западе.

25 февраля 1923 года пути Рахманинова и Шаляпина пересеклись в Чикаго: Сергей Васильевич выступает с концертной программой, а Федор Иванович в театре «Аудиториум» поет Бориса Годунова в спектакле «Русской труппы» А. Фивейского. Рахманинов старается не пропускать спектакли с Шаляпиным.

Завершив напряженный концертный сезон, Рахманинов отдыхает с семьей на даче в Локуст-Пойнте, что в 50 милях от Нью-Йорка, на берегу Атлантического океана. В Штатах в ту пору гастролировали мхатовцы, в гости приехали Иван Михайлович Москвин, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, чета Лужских, художник В. А. Сомов с женой, был и Федор Иванович Шаляпин.

Годы жизни за границей — это пора невозвратимых потерь, прощаний с людьми, свидетелями первых художественных исканий, творческих свершений. Шаляпин, как и Рахманинов, живет бытом всемирно известного гастролера, перемещаясь в пространстве разных стран и континентов. Его жизнь на колесах. У него нет постоянного пристанища. В одном из писем он с грустью говорит о том, что уже много лет вынужден считать своим прибежищем спальный вагон.

С течением времени отношения Рахманинова и Шаляпина обрели черты незыблемости и редкостного постоянства, не подверженного каким-либо перепадам настроений. Их привязанность в огромной степени объяснялась «родственностью» талантов, безбрежной духовной неисчерпанностью, которую они чувствовали друг в друге. Как-то английский знакомый спросил Шаляпина: «Что надо читать, чтобы лучше понять душу русского человека?» Он тут же ответил: «Надо слушать музыку Рахманинова».

Дружба Рахманинова и Шаляпина восхищала окружавших их людей еще и потому, что воспринималась ими как черта истинно русской жизни с присущей ей прочностью духовного родства. Писатель Андрей Седых (Я. М. Цвибах) как-то спросил М. А. Алданова, почему Сергей Васильевич большей частью производит впечатление угрюмого человека. Алданов ответил: «Он не холодный и не суровый человек. Но, конечно, Рахманинов не принадлежит к категории людей „с душой нараспашку“. Я, например, просто не представляю, чтобы кто-нибудь мог быть с ним фамильярен. Это было бы просто странно… Разве только Шаляпин? Но уж очень они были близки и любили друг друга».

Русские друзья собирались у Рахманинова в Клерфонтене, недалеко от Парижа. Михаил Александрович Чехов рассказывал про закулисные будни Художественного театра, воссоздавал комические эпизоды с участием Станиславского и других мэтров. Рахманинов вспоминал, как в молодые годы Шаляпин учил его кланяться публике: «Надо улыбаться и встречать публику радушно. Сказал мне, что кланяюсь как факельщик. Но из уроков наших все равно ничего не вышло. А у него вот выходило. Федя-то хотя и бас, а кланялся как тенор. Да, умел он это…»

Скрипач Николай Константинович Авьерино навещал Рахманинова летом 1930 года. «Вокруг него была семья, в которой он души не чаял: жена, старшая дочь, молодая вдова Ирина с очаровательной шестилетней дочкой Софочкой, и другая дочь, тогда еще барышня, Татьяна. Кроме того, дом был постоянно полон молодежи, которую Сергей Васильевич очень любил. Братья Шаляпины (Борис и Федор. — В. Д.), талантливые веселые выдумщики, брат и сестра Зерновы. Конюс, будущий муж Татьяны, и пианист Павловский. Жизнь в доме била ключом… Русская помещичья усадьба в окрестности Парижа! Гостей полон дом и „нелюдимый“, „угрюмый“ Рахманинов веселится и наслаждается».

О Советской России Рахманинов хорошо осведомлен. Потрясенный масштабами начавшихся в конце 1920-х годов судебных расправ, он, обычно не склонный к публичным декларациям на политические темы, все-таки высказал свое отношение к происходящим событиям в интервью газете «Нью-Йорк таймс» 7 февраля 1931 года.

Отклик не заставил себя долго ждать. «Бойкот Рахманинову!» называлась статья в вечернем выпуске «Красной газеты» от 16 марта 1931 года. Зачинателем кампании стала альма-матер — Московская консерватория, на митингах профессоров и студентов Рахманинова объявляют «белоэмигрантом, отражающим упаднические настроения мелкой буржуазии», носителем «творчества, особенно вредного в условиях ожесточенной классовой борьбы на музыкальном фронте».

За поддержкой «славного почина» дело не стало. «„Колокола“ не должны звучать на советской сцене!» — так озаглавила гневную статью Е. Канн в журнале «Рабис» (1932. № 9). «Кто, например, не знает „маститого“ композитора Сергея Рахманинова? Человека, сбежавшего в панике за границу от „кровавых ужасов“ пролетарской революции? Человека, вымещающего свою „обиду“ на Советскую страну печатной клеветой о „принудительном труде в СССР“, о „средневековых ужасах ГПУ“ и пр.? — страстно негодовала критик-музыковед. — Квинтэссенция упадничества, поэма буржуазно-мещанских чаяний, мистически-религиозного экстаза… Вот это бесцветное, никому не нужное музыкальное содержание, разукрашенное пышными оркестровыми одеждами, которыми Рахманинов тщетно пытается прикрыть свое творческое бессилие. И все же это не только чуждое, но явно враждебное сочинение дважды прозвучало на советской эстраде!»