Тем не менее не удержался и отыскал ту, на которую указывала Эльза. Пожалуй, комендант права: рыжеволосая показалась ему более изящной в талии и не столь тяжеловесной в бедрах, как многие другие. Не идеал, конечно, но все же...

Однако распорядиться, чтобы Ингу Кольген привели в предназначенную для него комнату, Гиммлер так и не решился.

— Очевидно, я слишком устал, чтобы сохранить способность по достоинству оценить ваших воспитанниц.

— Как вы понимаете, я не случайно пригласила вас сюда, господин рейхсфюрер. Согласно нашему с вами плану, каждый из высших руководителей СС должен оставить потомков, зачатых и выношенных в «лебенсборне» и воспитанных в «напола». — Тон Эльзы показался Гиммлеру слишком повелительным, но каким образом он должен был реагировать на него? План такой действительно был выдвинут, и он его утвердил. Эльза даже излагала его фюреру.

— Коль уж мы с вами так решили, гауптштурмфюрер Аленберн...

— Мне бы еще хотелось заполучить господ Скорцени, Мюллера, Риббентропа...

Услышав имя министра иностранных дел, Гиммлер почти брезгливо поморщился. Без потомков фон Риббентропа Франкония будет расово чище.

— Понимаю: вы заняты более важными государственными делами. Но это дела сегодняшнего дня. А мы, служащие «лебенсборнов», обязаны заботиться о грядущих поколениях арийцев, основы которых закладываются в этих средневековых, таинственных, как сама история Германии, стенах. Могу сказать, что некоторые лебенсборянки, особенно из аристократических родов — а есть среди них и довольно высокородные — попросту не согласны с тем, что их дети должны происходить от вчерашних мясников и лавочников, пусть даже облаченных по случаю войны в мундиры элитных частей. Извините, но именно так они и говорят.

— Наиболее капризных можете передавать гестапо. Там много любителей подискутировать на подобные темы.

— Несколько из них прямо требуют разделить первую ночь, например, со Скорцени, — словно не расслышала его зловещего совета Эльза Аленберн. — Не подскажете, как мы могли бы заполучить его? После операции по освобождению Муссолини многие лебенсборян-ки, пришедшие из «Союза германских девушек», попросту помешались на «герое нации».

— Я поговорю со Скорцени, — кротко согласился рейхсфюрер. — Вопрос, как вы понимаете, деликатный.

Эльза умиленно улыбнулась.

— Можете не сомневаться, — молвила после непродолжительной паузы, — я обладаю удивительной способностью снимать любую усталость.

— Я должен заверить в этом Скорцени?

— Никогда не бываю с офицерами, прибывающими в «Святилище арийцев». Даже если они слывут героями нации. Мои слова предназначались только вам.

...Проснулся Беркут именно тогда, когда увидел через амбра-зуру, как по склону долины на дот надвигается целое скопище копошащихся зеленых призраков. Эта густая масса «гонцов смерти» приближалась как-то молча, но неотвратимо, и, нажимая на спусковой крючок автомата, который вроде бы и стрелял, однако не в состоянии был скосить ни одну из теней, Андрей явственно ощущал, что стены дота раздвигаются, растворяясь то ли в утренней, то ли в вечерней дымке, и он остается на склоне обезоруженным и беззащитным, один — против многотысячной волны врагов, каждый из которых жаждал его гибели.

Уже весь объятый страхом, почти удушенный им, словно веревочной петлей, он попробовал крикнуть: «Крамарчук! Прикрой, сержант! На минутку прикрой!..» Но крик этот так и остался в его сознании, где-то в зародыше неоглашенных миру слов. Поэтому-то и проснулся Андрей молча, с ощущением почти детского страха перед чудовищем, которое все надвигалось и надвигалось на него...

И когда наконец осознал, что это всего лишь сон, счастливо улыбнулся. Осознал и улыбнулся еще до того, как открыл глаза и огляделся, чтобы понять, где он и что с ним происходит. И потом, сохраняя все ту же счастливую улыбку спасенного и возвращенного к жизни, Беркут еще какое-то время прислушивался к непонятно откуда исходящему шепоту-заклинанию:

— Ну чего ты, мурмышка глупая? Ну, спит он, спит... Я же к тебе не как те немцы. Я — со всей лаской...

— Не трогай, — по-польски отвечала Анна. — Не хочу... Не трогай, сказала. Здесь я не могу. Ну как же здесь? Лейтенант ведь...

— Да спит он, спит. Ну... мурмышка, ласточка...

Беркут теперь уже окончательно открыл глаза, осмотрел прожженный красноватыми лучами предзакатного солнца скат почерневшей соломенной крыши, голубой излом чердачного окна и, стараясь не зашелестеть сеном, на которое были наброшены серые солдатские одеяла, повернул голову в ту сторону, откуда исходили голоса любовников.

Приподнявшись на локте, он увидел сначала оголенные ноги Анны, потом ее грудь, запрокинутое лицо... и замер, не зная, как вести себя дальше, в одинаковой мере не желая быть ни свидетелем того, что здесь происходило, ни тем более — помешать Арзамасцеву, который, лежа спиной к нему, все еще считал, что лейтенант спит спокойным детским сном.

Осознав весь идиотизм ситуации, в которой он оказался, Андрей вновь прилег, но девушка уже успела заметить, что он проснулся. Положив голову на плечо Кириллу, полька заглядывала и смеялась прямо в лицо Беркуту и при этом почти не сопротивлялась Арзамасцеву, только игриво шептала: «Перестань. Не хочу. Слышишь, перестань, не трогай».

Лейтенант еле сдержался, чтобы не бросить свое привычное армейское: «Прекратить!» И если промолчал, то лишь потому, что прекрасно понимал, насколько некстати оказался бы сейчас его окрик, даже исходя из чисто мужской, житейской солидарности. Тем более что совершенно непохоже, чтобы ласки ефрейтора были так уж неприятны Анне. Поэтому поступил он так, как только мог поступить в данной ситуации: резко поднялся и, не обращая внимания на отпрянувшего от девушки Арзамасцева, направился к выходу.

Уже ступив на лестницу, он слышал, как, рассмеявшись, Анна Ягодзинская удивленно произнесла: «Смотри, лейтенант твой убежал!» И сказала это, явно рассчитывая, что Беркута эти ее слова все же достанут.

«Нашли время, греховодники окопные», — мысленно огрызнулся Андрей.

Сойдя на землю, он бодряще потянулся, помассировал лицо и посмотрел вначале на небо, затем на часы. Без пятнадцати шесть. «Пора трогаться в путь», — подумал он. Какую-то часть, по его прикидкам, они еще пройдут по шоссе, потом углубятся в лес, на проселок, чтобы лишний раз не нарываться на жандармские посты...

Размышления его прервал буквально кубарем скатившийся по лестнице Кирилл. Чтобы не вступать с ним в объяснения, Беркут молча направился к дому Корбачей. Но не тут-то было...

— Чет ты, лейтенант? — зашептал-заворковал на ухо Арзамас*^ цев, догоняя его. — Ведь шиковая баба... Ну, чего мы с ней кочерыжимся?

— Какого черта, ефрейтор?

— Куда ты торопишься? Немного порезвлюсь я, немного — ты. Или наоборот. Ты же видел... По нынешним, военным, лагерным временам это же принцесса!