Маски. Ну и что, что маски?

В животе заурчало, к горлу снова подступила желчь.

А ты бы, Тор, научился жевать как следует. Куда торопишься? До темноты еще далеко. Жуй, Тор, жуй! Медленно и тщательно, как корова. Тогда все будет нормально перевариваться. У коров ведь переваривается.

Да, конечно. А потом на шею опускается топор.

Торвальд скрючился над столом и чувствовал себя препаршиво.

– Я думаю, она его травит.

Ожог выпучил глаза, как будто не мог поверить в такое.

– Зачем?!

– Из-за тебя, – сказал Лефф. – Она ненавидит тебя, Ожог, потому что ты вечно втягиваешь Тора в неприятности. Теперь она думает, что все повторяется, и поэтому травит его.

– Это же глупо. Если она так беспокоится, зачем ей его убивать?

– Не убивать, а портить самочувствие. Не забывай, она ведьма. Конечно, лучше бы она травила тебя.

– Нет уж, я ни к чему из ее готовки не притронусь.

– Не волнуйся, если она захочет от тебя избавиться, Ожог, то придумает способ. Боги, как я рад, что я не ты.

– Я тоже.

– Чего?

– Не хочу, чтобы у меня тоже были оранжевые глаза. Только представь, что мы будем смотреть друг на друга, а будет казаться, что смотримся в зеркало. Я и без того всегда так смотрю, а теперь придется вдвойне! Нет уж, спасибо, скажу я тебе.

– То есть ты мне это говоришь?

– Да, только что сказал ведь.

– А я не понял. Честно говоря, Ожог, я вообще не понял ни слова из того, что ты сказал.

– Ну и хорошо, потому что мои слова все равно предназначались не для тебя.

Лефф оглянулся, но нет, рядом больше никого не было. Конечно, не было. Нечего даже и смотреть.

– Кроме того, это тебя отравили, – сказал Ожог.

– Не отравили, а просто ошиблись с диагнозом. И все проходит…

– Не проходит.

– Проходит.

– Не проходит.

– Будь я тобой, то прекратил бы…

– Так, не начинай снова!

Благословенные парки! Услышьте мольбу пузатого коротышки и оставьте их! Вечер переходит в ночь, город расплывается в гранитной ухмылке, тени пляшут на линии между светом и тьмой. Запоздалые торговцы зазывают покупателей на свои честные и не очень товары. Певцы поют, пьяницы пьянствуют, воры воруют, а тайны цветут пышным цветом там, где нас нет, – и в этом, друзья мои, заключена суровая истина.

Словно крысы, мы бежим от света, выискивая другие уголки и другие события, как мирные, так и зловещие.

За мной же, за мной!

Благодетель всего человеческого и человечного, раздающий благословения направо и налево (да благословлены будут сердца скупые и щедрые, сладкие сны и кошмары, страхи и любовь, страх любви и любовь к страху; да благословлены будут их туфли, сандалии, сапоги и тапочки – все вместе и по отдельности! Ах, какие чудеса, какие причуды!), Крупп Даруджистанский шагал большой дорогой скользких приобретений, отбрасывая огромную, просто великанскую тень, что волной катилась мимо лавок и товаров в них, мимо внимательных торговцев, мимо лотков с фруктами и сушеными пирожками, мимо корзин с ягодами, вяленой рыбой и странными листьями – пищей апологетов здорового питания, мимо буханок хлеба и головок сыра, мимо сосудов всех размеров с вином и крепкими напитками, мимо ткачих и портных, мимо старухи-арфистки с корявыми пальцами, которая на трех оставшихся струнах наигрывает песенку про колышек в ямке и медок на ночном столике (скорее, скорее отсюда, пока не забросали монетками!), мимо мотков ткани, которые лежат на месте, и бриджей, загораживающих проход, и рубашек для солдат, и обуви для бездушных граверов по надгробным плитам и трижды разведенного старика с выводком детей, связанных с ним кровью и чем погуще, который зарабатывает тем, что заводит очередную жену. И дальше – мимо тех, кто цедит воск, крутит фитили, глотает огонь и делает пепельные пироги, мимо проституток, с каждым вялым шагом источая благодушные улыбки, поигрывая пальцами и испытывая загадочные поглаживания в потаенных и труднодоступных местах. Глаза расширяются с одобрением и уважением, словно возвращаются утраченная юность и царские мечты, и вслед слышатся вздохи и оклики: «Крупп, дорогой! Крупп, разве ты не заплатишь за это? Крупп, женись на нас и сделай нас честными женщинами! Крупп…» Бегом, бегом отсюда – ай-яй, какие ужасные образы возникают! Избиение жен (во множественном числе, и никак иначе)! Болтовня проституток!

Хвала богам, ворота позади. Дальше туннель – и снова наружу, где сурово и чинно высится цивилизация, а бесстрашная тень шагает в одиночестве, пользуясь возможностью, пока есть время, причаститься к прошлым жизненным путям.

Из одного рукава он извлекает пирожок с ягодной начинкой, спелый помпфрут и бутылочку мятного вина; из другого – новенький серебряный нож с монограммой рода Варада (ничего себе, откуда?). На блестящем лезвии – удивительно! – уже намазан добротный шмат масла с медом. Неясно, как все это умещается в широких, проворных ладонях – впрочем, нет, все уже исчезло во рту, способном до тонкостей оценить смешение вкусов и ароматов нового кулинарного изыска, а именно: масло, мед, джем – м-м! – тесто, сыр, фрукты и копченый угорь… фу! Просторный рукав подвел владельца! Скорее, смыть вином этот неприятный (и мерзкий) вкус!

На время руки свободны, и можно рассмотреть новую рубашку, запас ароматических свечей, клубок шелковых ниток, изящные бриджи, шитые золотой нитью сандалии, мягкие, словно каждая из четырех щек Круппа, и презерватив из козьей кишки (боги, а он-то откуда взялся?). Что ж, на этом удачный поход по магазинам можно закончить, и если старуха заметит, что на ее арфе осталось всего две струны, то представьте, каково лошади!

И вот он стоит, наконец, перед самой аскетичной из всех самых аскетичных усадеб. Створка ворот пригласительно скрипит, и приглашенный Крупп принимает это приглашение.

Ступеньки, вычурная парадная дверь, за ней – коридор, еще ступеньки, теперь покрытые ковром, потом снова коридор, упирающийся в закопченную дверь – а, прочь защитные заклятия! – и гость внутри.

– Как ты?… А, не важно. Садись, Крупп, чувствуй себя как дома.

– Мастер Барук так добр, что Крупп исполнит его просьбу с большим облегчением и – уф-ф! – раскинется в кресле, вытянув ноги. Да, вытянув, хоть разница и незаметна. Ах, Барук, возлюбленный друг Круппа, путешествие было изрядно утомительным!

Жирный, похожий на жабу демон с громким сопением улегся на полу возле толстяка. Крупп протянул ему кусок сушеного угря. Демон принюхался, потом схватил еду.

– Настолько ли все плохо, как мне кажется, Крупп?

Толстяк поиграл бровями.

– Долгая дорога полностью иссушила путника, он задыхается от жажды.

Высший алхимик вздохнул.