— И к чему теперь тебе книги? Сиди себе в кресле и читай свои стены, — не удержалась она от колкости.

Генри не обиделся, он был ей благодарен — у нее хватило такта промолчать об орфографических ошибках. Никто из рабочих, строивших «Палаты Илиона», не знал древнегреческого. Генри сидел за своим письменным столом темного красного дерева на резных ножках со львами. Оба подлокотника тронного кресла оканчивались резным изображением совы — символическим образом его любимой богини Афины.

— Нравятся тебе фрески и надписи? — спросил он Софью.

— Как еще мог украсить свое жилище открыватель Трои? Я чувствую себя маленькой девочкой в белой блузке и синей юбке. Как будто я опять учусь в Арсакейоне.

Но шедевром Генри был бальный зал. На стенах под потолком тянулась длинная фреска—нагие младенцы, смахивающие на купидонов, читают Гомера или Павсания, раскапывают Трою и Микены, любуются древними сокровищами. Среди этих фигурок одна очень напоминала его двухлетнего сына Агамемнона: он сидел на скале, раскинув пухлые ручки, и озирал окрестный пейзаж, по-видимому Троады. Еще одна довольно комическая фигура — сам Генри, взирающий на танцоров сквозь большие очки в роговой оправе.

— Ты само тщеславие, Генри! Хорошо еще, что хватило юмора изобразить себя в этом шутливом виде.

— А ты бы хотела оказаться среди этих фигур?

— Нет уж, благодарю покорно. Предпочитаю танцевать с гостями, а не парить в облаках.

На всех четырех стенах были красиво начертаны десять надписей—пять цитат из «Трудов и дней» Гесиода, две цитаты из «Илиады», две эпиграммы и одна «Олимпийская ода» Пиндара.

Надписи покрывали стены коридоров, попадались в «Палатах Илиона» на стенах прихожих, лестниц; всюду поблескивало золото изреченной мудрости. А на фасаде, выходящем на главную улицу Афин, между первым и вторым ярусом колонн, там, где могли прочесть прохожие, — мраморная доска, на которой золотом выгравировано:

ΙΛΙΟΥ ΜΕΛΑΘΡΟΝ[35]

9

Дом был ярко залит огнями; казалось, он сиял на все Афины. Канделябры с сотнями высоких свечей, парижские люстры, бесчисленные бра — все излучало теплый, трепещущий свет. В каждой аллее, в каждом уголке большого сада горели факелы. Справа и слева по улице Панепистиму к дому подъезжали экипажи, слуги с горящими факелами указывали дорогу ливрейным кучерам; въехав в ворота, экипажи останавливались у парадного входа, два ливрейных лакея помогали выходить дамам в изысканных бальных туалетах и мужчинам в неизменных фраках и белых галстуках. Пажи провожали их по мраморной лестнице до высоких бронзовых дверей. Целая армия горничных в черных глухих платьях и белых крахмальных с рюшами передниках принимала у гостей пальто, палантины и накидки. Очень немногие задерживались, чтобы прочитать афоризм, начертанный над входными дверями:

Если к малому постоянно прибавлять малое,

то это малое в конце концов станет великим.

Когда очередная пара переступала порог бального зала, дворецкий в ливрее громко, на всю «гостиную для вечерних приемов» объявлял имя и титул; Генри и Софья стояли рядом в глубине зала и приветствовали гостей. На Софье было розовое платье, украшенное ниспадающими гирляндами из зеленых листьев и фиалок, с квадратным декольте, не очень длинным шлейфом и по французской моде без рукавов; туго затянутое в талии, оно подчеркивало изящество ее фигурки. Высоко поднятые волосы украшали те же зеленые листья и фиалки. Золотое ожерелье, из трех нитей, сделанное по заказу Генри, было в точности скопировано с ожерелья из сокровищ царя Приама.

Официанты в темно-зеленых ливреях разносили шампанское в изящных бокалах, которые Генри привез из Англии.

Первые полчаса, до появления ровно в десять премьер-министра, гости, тихо переговариваясь, разглядывали друг друга: всем было любопытно увидеть, кто приглашен и кто принял приглашение на этот чуть ли не королевский прием.

Не приехали только король Георг I и королева Ольга—их не было в Афинах. В бальном зале «Палат Илиона» собрались сливки афинского общества: кабинет министров в полном составе, видные члены парламента, профессора Афинского университета, члены Археологического общества—среди них и Панайотис Стаматакис, дипломаты в орденах и медалях, архиепископ Афинский, директоры Государственного греческого банка, именитые купцы, епископ Вимпос, вся семья Софьи — ее мать, сестры с мужьями, Александрос с невестой, Спирос, Панайотис, — две сестры Генри с мужьями, приехавшие из Германии, лейтенант Дросинос, отлучившийся по этому случаю из Ламии, и полицмейстер Нафплиона Леонидас Лео-нардос.

Оркестр Кайзариса из двадцати инструментов, помешенный в малой гостиной, заиграл кадриль, затем пятнадцатиминутную польку; за мазуркой последовали вальс и лансье—танцевали до полуночи. Дамам роздали красивые книжечки, куда они записывали ангажировавших их кавалеров. Официанты разносили подносы с мецетакья: бутербродами с икрой, анчоусами и сардинами, чтобы танцоры могли подкрепить свои силы.

В полночь музыка смолкла. Ужин подали прямо в зал, гости ели кто сидя, кто стоя; разглядывали оранжево-красные «помпейские» фрески, читали надписи, которыми Генри украсил стены. Наиболее подходящей к случаю была, пожалуй, пространная цитата из «Илиады»:

Там же Гефест знаменитый извил хоровод разновидный.

Оному равный, как древле в широкоустроенном Кноссе

Выделал хитрый Дедал Ариадне прекрасноволосой.

Юноши тут и цветущие девы, желанные многим.

Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками.

Из кухни по лестнице тянулась бесконечная вереница горничных и лакеев. Официанты разносили на подносах французское шампанское; горничные подавали котлеты — кефтедакья, греческие колбасы, жареных мидий, креветок, омаров, голубцы в виноградных листьях, куриный плов, жаркое с рисом — шиш-кебаб. На десерт подали шоколадный торт с абрикосами, сливочный кремовый торт, золотистые ореховые меренги, баклаву и кофе по-гречески.

В час ночи Кай за рис взмахнул своей палочкой, и бал продолжался до трех часов утра. Разъезжающиеся гости расточали Шлиманам самые восторженные похвалы.

Венчание Александроса состоялось в семейной церкви Анастасии. Счастье молодых омрачало только одно облачко: Александроса могли в любую минуту призвать в армию — война с Турцией казалась неизбежной. Панайотиса уже призвали, но часть его стояла в Афинах, и он мог посещать занятия в университете. Шлиманы часто принимали гостей, полюбивших «Палаты Илиона» и их радушных, любезных хозяев. Девятого марта Генри дал обед в честь барона и баронессы Вальденбургских. Были приглашены многие дипломаты, и в том числе и немецкий посол в Греции Йозеф Мария фон Радовиц. Генри сказал тост в честь гостей из Германии. Говоря по-немецки, он повторил довольно часто мелькавшее в печати утверждение, что истинные потомки древних греков — германцы. Софья вспыхнула, поднялась и произнесла свой тост по-французски: