Дейву хотелось закричать от ярости и разрыдаться одновременно. Они не посмеют лишить его такой возможности.

— Уже поздно, — сказала Дейзи. — Поговорим об этом утром. Дейву нужно проводить Линду домой, а то ее родители будут беспокоиться.

Дейв медлил, не желая оставлять этот вопрос нерешенным.

Ллойд подошел к лестнице.

— Не обнадеживай себя, — сказал он Дейву. — Этого не будет.

Дейв открыл парадную дверь. Если он выйдет сейчас, ничего не сказав, у них сложится неправильное впечатление. Он должен дать им знать, что они не смогут воспрепятствовать ему поехать в Гамбург.

— Послушай меня, — решительно обратился Дейв к отцу, и тот замер от неожиданности. — Впервые в жизни я в чем-то преуспел. Пойми меня. Если ты меня остановишь, я уйду из дома. И клянусь, если я уйду, то никогда-никогда не вернусь.

Он вышел с Линдой, держа ее за руку, и хлопнул дверью.

Таня Дворкина вернулась в Москву, а Василий Енков еще нет. После того как их обоих арестовали во время поэтического митинга на площади Маяковского, Василия обвинили в антисоветской деятельности и пропаганде и приговорили к двум годам заключения в исправительно-трудовом лагере в Сибири. Таня чувствовала себя виноватой: она была соучастницей Василия в преступлении, но это сошло ей с рук.

Таня была уверена, что Василия избивали во время допросов. Но она находилась на свободе и работала журналистом. Значит, он ее не выдал. Возможно, он отказался говорить. Скорее всего, он мог назвать вымышленных сообщников, которых КГБ было трудно выследить и поймать.

К весне 1963 года Василий должен был отсидеть свой срок. Если он остался жив, — если он пережил холод, голод и болезнь, уносившую жизни многих заключенных, — он должен был выйти на свободу. Но он не давал о себе знать, что наводило на неутешительные мысли.

Заключенным обычно разрешалось посылать и получать одно письмо в месяц. Они подвергались строжайшей цензуре. Но Василий не мог писать Тане из опасения, что он может выдать ее КГБ. Поэтому она не имела никакой информации, как и большинство его друзей. Вероятно, он писал матери в Ленинград. Таня никогда не встречалась с ней. Взаимодействие Василия с Таней хранилось в тайне даже от его матери.

Василий был ближайшим другом Тани. По ночам она лежала без сна, с тревогой думая о нем. Не болен ли он и жив ли? Может быть, его осудили за другое преступление и срок его заключения продлили. Таню мучила неизвестность. Она была ее головной болью.

Как-то раз она рискнула заговорить о Василии со своим шефом Даниилом Антоновым. Редакция очерков ТАСС размещалась в большой комнате, где всегда стоял шум, стучали машинки, сотрудники разговаривали по телефону и постоянно бегали в справочную библиотеку. Если Таня будет говорить негромко, другим не будет слышно. Она начала с вопроса:

— Так что же, в конце концов, случилось с Бодяном?

Бесчеловечному обращению с диссидентом — оперным певцом Бодяном — был посвящен выпуск вестника «Инакомыслие», который издавал Василий. Заметку на эту тему написала Таня.

— Бодян умер от воспаления легких, — сказал Даниил.

Таня знала об этом. Она делала вид, что находится в неведении, лишь для того, чтобы подвести к разговору о Василии.

— В тот день вместе со мной арестовали писателя, некого Василия Енкова, — задумчиво проговорила она. — Тебе что-нибудь известно о нем?

— Редактор радиосценариев. Ему дали два года.

— Значит, он должен быть уже на свободе.

— Возможно. Я не в курсе. На старую работу ему не вернуться, а где он сейчас, я не знаю.

Он вернулся в Москву, Таня в этом была уверена, но не подала виду. Она вернулась за свой стол и продолжила печатать очерк о женщине-каменщике.

Она исподволь расспросила людей, которые могли знать, вернулся ли Василий. Во всех случаях ответ был одинаков: никто ничего о нем не слышал.

Но в тот же день до нее дошла весть.

В конце рабочего дня, когда она вышла из здания ТАСС, ее кто-то окликнул.

— Вы Таня Дворкина? — услышала она и, повернувшись, увидела бледного худого мужчину в грязной одежде.

— Да. — Она немного встревожилась, не представляя, что нужно от нее такому человеку

— Василий Енков спас мне жизнь, — выпалил он.

Это было так неожиданно, что на какой-то момент она не знала, что ответить. Слишком много вопросов пронеслось у нее в голове: откуда вы знаете Василия, где и когда он спас вашу жизнь, почему вы обратились ко мне.

Он сунул ей в руку потрепанный конверт размером с обычный печатный лист, повернулся и стал быстро уходить.

Несколько мгновений Таня не могла собраться с мыслями. И наконец она сообразила, что есть один вопрос, более важный, чем все остальные. Пока он не успел отойти далеко, она спросила:

— Василий жив?

Незнакомец остановился и оглянулся. Его недолгое молчание вселило страх в Танино сердце. Потом он сказал:

— Да.

И она с облегчением вздохнула.

Мужчина пошел прочь.

— Подождите, — попыталась остановить его Таня, но он ускорил шаг, повернул за угол и скрылся из вида.

Заглянув внутрь запечатанного конверта, Таня увидела несколько листов бумаги, исписанных знакомым почерком Василия. Она наполовину вынула их. На первом стояли название и имя автора: «Во власти стужи», Иван Кузнецов.

Она вложила страницы обратно в конверт и пошла к автобусной остановке. Таня была немного напугана и взволнована. Иван Кузнецов — это, несомненно, псевдоним, самое распространенное имя, какое можно себе представить, как Ганс Шмидт в Германии или Жан Лефевр во Франции. Василий написал то ли статью, то ли рассказ. Ей не терпелось прочитать рукопись, и в то же время она была вынуждена подавить желание выбросить ее как нечто заразное, ибо там наверняка содержалась антисоветчина.

Таня убрала конверт в свою сумку. К остановке подошел автобус, переполненный в вечерний час пик. Из-за этого она не могла пробежать глазами рукопись по дороге домой, поскольку опасалась, что кто-нибудь заглянет через ее плечо. Ей пришлось подавить нетерпение.

Она подумала о человеке, который отдал ей рукопись. Он был плохо одет, выглядел изголодавшимся и болезненным и производил впечатление человека, пребывающего в постоянном страхе, будто недавно вышедшего из тюрьмы. Казалось, он с радостью избавился от конверта и ему не хотелось говорить больше, чем он должен был сказать ей. Но, по крайней мере, он объяснил, почему выполнял опасное поручение. Он отдавал долг. «Василий Енков спас мне жизнь», — сказал он. Ей не приходило в голову, каким образом.

Она вышла из автобуса и пошла к Дому правительства. После возвращения с Кубы она снова стала жить у матери. Тане незачем было иметь свою собственную квартиру, и если бы она ее имела, жилье не отличалось бы роскошью.