…Сегодня мы будем размышлять о любви светлой и о любви темной…

Элина подалась вперед, чтобы лучше слышать. Голос у него был очень тихий.

Светлая любовь уносит нас в галактику, где на девяносто процентов нет ничего личностного… а темная любовь тащит нас вниз, в грязь нашего естества и в великую грязь войн; все войны, в которых когда-либо участвовали США, включая нынешнюю войну, — это явление лишь временное. Мы же, барахтаясь в грязи, ведем непрерывную войну друг с другом, боремся за место в жизни от рождения и до смерти; а в галактике мы избавлены от этой трагической борьбы…

Кто-то тут крикнул. Элина не смогла бы сказать, был это мужчина или женщина. Меред Доу посмотрел вниз, в первый ряд; выражение его костистого взволнованного лица было каким-то отсутствующим, словно он как следует не расслышал. Наконец он улыбнулся, как бы подтверждая все, что было сказано.

Путь вниз — это одновременно и путь наверх, — пронзительным голосом возвестил он.

Элина снова посмотрела в конец зала и на этот раз увидела его недалеко от двери — темноволосого мужчину, который выглядывал из-за чьего-то плеча, насупясь, без улыбки. Он не заметил ее. Рядом с ним была женщина, чье лицо Элина не могла как следует рассмотреть. Брюнетка с просто и строго зачесанными назад волосами. Джек и она, видимо, пришли вместе: Джек нагнулся к ней, когда она что-то сказала.

А на эстраде Меред медленными круговыми движениями рук как бы охватывал зал, подавшись вперед, словно намереваясь сойти к слушателям, слиться с ними. Он говорил: …наше спасение в одновременных, а не последовательных действиях… в одновременном существовании, а не в изжившем себя Ньютоновом нескончаемом повторении; не в накоплении материи, что, по старику Ньютону, составляет жизнь, а в том, чтобы сделать свою жизнь свободной, легкой, исполненной любви… не эгоистически стяжательской любви, когда люди превращаются в собственность, а собственность — в людей…

Кто-то с боковых мест крикнул, чтобы Меред говорил громче. А какая-то девушка, сидевшая впереди Элины, вскочила на стул и закричала, чтобы он сказал про полицию, и про сумасшедшие дома, и еще про что-то, чего Элина не уловила.

Меред поморгал, глядя в зал. После долгой паузы он сказал, что не будет говорить о полиции, потому что полицейские — сами жертвы; он будет говорить только о галактике.

— Говори о Детройте! — крикнул кто-то.

В конце зала поднялся шум, но Элина не обернулась. Она смотрела на серьезное лицо Мереда, лицо человека обреченного, и пыталась услышать то, что он говорил. Но до нее долетали лишь отдельные фразы: …материальное — это лишь волны, возникающие из ничего… перемещающиеся сами по себе в многомерном пространстве… эти волны невозможно укоротить… Физика дает ответ на все наши вопросы о судьбе вселенной и Боге, надо только слушать…

— Физика дала нам бомбу, — сказал кто-то.

Кто-то другой возразил.

Физика — это язык, который спасет нас, — продолжал Меред, — это божественная наука, королева наук… Никакой материи, — только духовное начало… ни времени, ни пространства, — один только дух… мы часть циклической схемы, а не самостоятельное целое, и мы божественны, потому что не связаны с пространством, имеющим пределы… со временем, имеющим пределы… старые верования — это чисто умозрительные построения, с которыми надо кончать…

Шум сзади усилился. Элина обернулась посмотреть, что там происходит, но взгляд ее невольно устремился к лицу Джека. Вид у него был бесстрастный, отчужденный. Женщина рядом с ним приподнималась на цыпочки и снова опускалась: она пыталась увидеть, что происходит, но лишь раздраженно покачала головой. Затем на глазах у Элины ее любимый повернулся к этой женщине, что-то прошептал ей на ухо; женщина взглянула на него, кивнула, и оба стали пробираться к выходу, протискиваясь мимо людей, стоявших вдоль стены. Джек подталкивал ее сзади, положив руку ей на плечо; они пробились сквозь толпу, сгрудившуюся у подножия лестницы, и вышли.

Элина медленно повернулась к Мереду. Она не слышала его слов — в голове у нее стоял такой туман, она была ошарашена и одновременно чувствовала облегчение: она видела интимный жест, каким ее любимый подталкивал в спину жену, — этот грубоватый, неосознанно интимный жест, на который никто больше не обратил внимания — ни сам Джек, ни его жена, ни кто-либо еще из видевших их, за исключением Элины. Значит, подумала она, он действительно любит ее, любит эту женщину, и она, Элина, не имеет перед ним никаких обязательств.

Она вперила взгляд в Мереда и попыталась слушать.

Что ей до Моррисси, до человека по имени Моррисси.

Ныне все физики согласны с тем, поверьте, что мы не просто результат механического перемещения веществ. Вселенная — это не чудовищная машина, а мысль… прекрасная мысль… Физика приоткрывает для нас истины буддийских и ведантских[15]учений, она говорит, что наши души не есть нечто случайное, они не замкнуты в наших телах, а являются чистой мыслью, которая бесконечна… и едина… и…

Внезапно толпа в глубине зала качнулась вперед — раздались крики, взвизги. Элину куда-то отбросило, и она почувствовала боль, неожиданно острую боль у виска. Рядом с ней какая-то девушка пыталась подняться на ноги — все лицо у нее было в крови. Элина, силясь подняться, вцепилась в спинку стоявшего впереди стула. Она заметила, что какие-то люди проталкиваются вперед, перелезают через стулья… кто-то кричал, — смятение царило такое, что даже не было страшно; Элина успела лишь подумать: «У меня все лицо в крови». Она наконец встала, все еще не придя в себя от изумления, и посмотрела вперед — туда, где кто-то с палкой или с дубинкой налетел на Мереда.

Тут какой-то человек схватил ее — мужские пальцы крепко держали ее за запястье, — дернул в сторону, потом назад. У нее не было сил, казалось, она ничего не весила. Мужчина, стоявший как раз позади, обхватил ее за плечи, крепко сжал и, приподняв, потащил в конец зала. Она отчаянно сопротивлялась, пытаясь вырваться, отдирая от себя его руку. Девушку, у которой все лицо было в крови, снова сбили с ног. Элина глотнула воздух, но крикнуть не смогла — в таком она была потрясении.

Потом она почувствовала свежее дуновение: ее тащили вверх по лестнице. Какой-то мужчина быстро вел ее вверх, к выходу на улицу, сжав пальцами ей руку выше локтя, — у него была такая лапища, что рука ее легко уместилась, даже в шубке.

— Скорей. Скорей, — бормотал он. — Осторожнее.

Он дернул ее в сторону, иначе кто-то, шедший впереди, упал бы на нее. Другой человек, в пальто, расчищал им путь, размахивая из стороны в сторону чем-то вроде дубинки: один раз махнул направо, ударил длинноволосого парнишку по затылку и отпихнул его в сторону, другой раз — налево, и снова направо, точно маятник в идеальном механическом ритме.