А в Крыму кипела междоусобица. В 1473 г. хана Нордоулата одолел его брат Менгли-Гирей. Свергнутый царь сбежал в Литву, ему предоставили убежище. Государева дипломатия сориентировалась мгновенно – Казимир стал врагом для нового хана! Через Хозю Кокоса быстренько забросили предложение Менгли-Гирею, почему бы ему не вступить в союз с русскими? Он откликнулся с радостью, враг моего врага – мой друг. В Москву приехал крымский сановник Ази-Баба, хан предлагал Ивану III «любовь и братство». Ази-Бабу, как водится, обласкали, нагрузили подарками. В Крым его сопровождал посол великого князя Никита Беклемишев, повез проект договора «другу другом быти, а недругу недругом быти».

Ивану Васильевичу хотелось заключить оборонительный союз против Казимира и Ахмата – если кто-то из них нападет на Русь или Крым, действовать заодно. Однако удалось обменяться только общими словами о дружбе. Менгли-Гирей уклонялся от обязательств воевать с Литвой. Боялся, что Казимир даст Нордоулату войско, и не терял надежды договориться с королем. Зато на Сарай он рассчитывал ударить сам при удобном случае. А нарушать первыми мир с Ахматом не входило в русские планы.

Между тем, в Москве случилось бедствие. Пожары в деревянных городах происходили часто. С ними научились бороться, ломали дома на пути пламени, и последствия обычно органичивались несколькими сгоревшими улицами. Иное дело, когда замечали и начинали тушить не сразу, или ветер раздувал огонь, разбрасывал искры. Такой пожар грянул весной 1473 г. Он полыхнул среди ночи, разлился по Кремлю, занялись боярские хоромы, церкви. Иван III со слугами еле-еле отстоял дворец, но пламя охватило митрополичий двор. Филиппа сумели вытащить, вывезли в монастырь Николы Старого. Наутро после страшной ночи митрополит увидел пепелище: были полностью уничтожены его палаты, кладовые.

Потрясенный Филипп кое-как добрел до строящегося Успенского собора, припал к гробнице св. Петра, рыдал. К нему пришел Иван Васильевич, утешал как мог: «Отче господине, не скорби! Так Богу изволишу». Обещал поставить новые хоромы, выделить собственные запасы. Но у митрополита случился инсульт, парализовало руку и ногу, он просил отпустить его в монастырь. Хотя удалиться в тихую обитель ему было уже не суждено. Святителя бережно перенесли в постель. Он пригласил к своему ложу государя, позвал подрядчиков-строителей, наставлял довести до конца главное дело его земной жизни – Успенский собор. Напоследок освободил всех своих холопов и на следующий день преставился.

На теле Филиппа нашли тяжелые железные вериги. Никто, даже его келейник, не подозревал, что глава церкви совершает такой подвиг. Митрополита погребли под временными деревянными сводами собора, а вериги Иван Васильевич велел повесить над его гробницей. К ним сразу потекли паломники, целовали цепи, просили помощи Филиппа в тех или иных делах… Его преемником избрали коломенского епископа Терентия. Новый митрополит и великий князь добросовестно выполнили завет покойного святителя. Стены собора поднялись на полную высоту, мастера начали выкладывать своды.

Но через год опять произошло бедствие. На этот раз – совершенно необычное для Руси. «Трус». То есть, землетрясение. Толчок ощутили вечером, и две стены собора, северная и западная, рухнули. Потом говорили о чуде: при катастрофе не пострадал ни один человек. Строители и зеваки уже разошлись. Мальчик, сын князя Федора Пестрого, лазивший по стройке, успел перебежать с обваливающейся стены на уцелевшую. Чудом было и то, что падающие камни не повредили ни икон, ни митрополичьих гробниц. Однако огромное здание лежало у руинах.

Иван Васильевич решил выяснить причины, почему оно не устояло. Вызвал экспертов, псковских зодчих. Они осмотрели развалины, отметили, что известь была слишком жидкой. Великий князь не стал наказывать строителей и подрядчиков. Учел, что у них не было опыта в сооружении зданий подобного размера. Но и перепоручать работу псковичам не стал. Предоставил им несколько других заказов – перестроить Благовещенский собор и Ризоположенскую церковь на митрополичьем дворе. От жены, от приехавших с ней греков и от подданных, побывавших за границей, Иван III был наслышан о достижениях итальянских архитекторов. Задумал зазвать их к себе. Начнут строить на Руси, поделятся секретами.

Успенский собор был достойным объектом, чтобы они проявили свое искусство. А в Венецию как раз снаряжалось посольство Семена Толбузина. К политическим переговорам ему добавили еще одно поручение: нанять «мастера церковного». Толбузин был умелым дипломатом, выполнил миссию в Венеции, оставил подробный отчет о путешествии. Но завербовать какого-нибудь заслуженного и именитого архитектора было практически невозможно. К именитым сыпались заказы от итальянских властителей, зачем им было тащиться в неведомые края? После долгих поисков Толбузину подвернулся Аристотель Фиораванти.

Как большинство итальянских мастеров эпохи Возрождения, он был весьма разносторонним специалистом: инженером, литейщиком, ювелиром, а вдобавок, изрядным авантюристом. В свои 54 года он не удостоился ни признания, ни солидных заработков. Подвизался в Милане, Мантуе, Болонье, побывал в Венгрии. Отремонтировал несколько крепостей, проложил каналы в Парме, выправлял покосившиеся колокольни и башни. В 1473 г. его арестовали в Риме с фальшивыми монетами, уволили с должности архитектора Болоньи. Фиораванти как-то отмазался, но обвинение по-прежнему висело на нем, а кара по этой статье была суровой: фальшивомонетчикам заливали в горло расплавленный металл. Мастер кочевал по Италии, подумывал о том, чтобы податься к турецкому султану. Тут-то и появилось посольство из Москвы…

Инженер принялся вешать на уши Толбузину самую беспардонную ложь. Представил себя лучшим архитектором Италии. Показывал храм Св. Марка в Венеции, другие шедевры зодчества и убеждал, что это его работа. Сокрушался, что высокое начальство может не отпустить на Русь столь выдающегося архитектора. Набив себе цену, запросил немыслимую оплату – 10 руб. в месяц (за 2–3 руб. можно было купить деревню). Впрочем, и русские были себе на уме. Чужеземцы пользовались незнанием каких-то вопросов, считали возможным надувать их. Наши соотечественники поступали аналогично. Отправляя в Орду Тревизана, ему дали 70 руб., а венецианцам отписали, что израсходовали 700.

На эти деньги Толбузин и нанял Фиораванти, заключил контракт на 5 лет. Но инженер думал не о временных контрактах. Если повезет, он намеревался остаться на чужбине навсегда. Взял с собой сына Андрея, ученика Пьетро. Посольство возвратилось в Москву на Пасху 1475 г. Государь побеседовал с Фиораванти, и очередной раз проявилось безошибочное умение Ивана Васильевича распознавать людей. Он почувствовал – перед ним редкий талант, знания и способности итальянца стоят затраченных денег. Великий князь поверил мастеру, выделил ему место для дома поблизости от собственного дворца, стал приглашать пообедать, поговорить.

Фиораванти уяснил, что от него требуется, съездил во Владимир, чтобы изучить образец. Успенский собор восхитил его, но в Италии совершенно забыли о прежнем величии Руси. Указывая на храм, архитектор поразил сопровождающих хвастливым замечанием: «Наши строили!» Зато на развалинах кремлевского собора он четко указал недостатки: «Известь не клеевита да камень не тверд». Фиораванти решил строить из кирпича. Он побродил по окрестностям столицы, лучшую глину отыскал в Калитникове, соорудил печь для обжига. Во второй раз были вскрыты гробницы митрополитов, их мощи на время убрали в храм Св. Иоанна Лествичника. Остатки стен итальянец за несколько дней снес тараном. Выкопали глубокие рвы под фундамент, и собор заложили заново…