Посчитав что пора валить из этого мира, попутно бросив здесь двух придурошных барбосов, Корнелий направился к болоту, где был установлен переносной портал. Пройдя мимо куста, Корнелий вернулся обратно, но с толстой палкой в руках. Настучав двум егерям намазавшихся огуречным одеколоном по каскам, Корнелий приказал:

– Завтра через этот лес пройдёт группа партизан, которые будут сопровождать представителя Москвы. Сидеть в кустах и слушать о чём они будут говорить. И смените одеколон на дёготь, сосиски вы Баварские.

Отделаться от двух барбосов не удалось, поскольку те его уже ждали у портала. Пнув Илью, Корнелий пообещал сдать его в зоопарк и попытался открыть портал.

– Два хмыря в кустах сидят, – послал сигнал Вальтер. – Мы над ними поглумились, но они упорные.

– Пусть видят, – заявил Корнелий, но портал не стал открывать.

Этот мир задолжал Корнелию по крупному. Поэтому любопытные егеря должны были стать сакральной жертвой и объектами ехидства старшего прапорщика Тимофеева. Но всё до чего додумался Корнелий, это зашвырнуть в кусты дымовую шашку.

А вся хитрость была в том, что эту шашку Корнелий спёр в одном из военных складов в мире Земля 2004Т. А предназначалась шашка не для маскировки, а для имитации газовой атаки, поскольку жёлтый и густой дым был жутко ядовитым. Но малость Корнелий не рассчитал, поскольку дымное облако меньше чем за пять минут накрыло облаком ядовитого дыма порядочный кусок леса.

– Хватило бы и обычной шашки, – послал ему сигнал Илья.

– Не умничай, – посоветовал Корнелий, открывая портал. – Блядь, ну и гадость. Ещё говорят что в Стальном Легионе все больные на голову.

Перешагнув портал, Корнелий отмахнулся от недовольно расшипевшийся Фацелии и попытался открыть портал в Гренадский терминал. Но уловив краем глаза движение возле бани, передумал шагать в портал. Посмотрев на картину, которою нарисовал ехидный Соломон Либерман, Корнелий невольно сглотнул ком в горле. Соломон был взрослым мальчиком и теоретически мог знать Еврейскую кабалистику.

Хотя у Корнелия было полно врагов и можно было подобной картиной порадовать полковника Романова или Катьку Аэропорт. Причём Корнелий никак не мог понять чем вечно недоволен Соломон. И ладно бы Корнелий просто лежал в гробу, дА только он болтался в петле на фоне заходящего солнца. Поэтому картина была насыщена сверх меры багровыми тонами.

Тяжело вздохнув, Корнелий расколотил картину об угол бани и предложил:

– Соломон, хочешь я тебе покажу Цирцею из окна особняка моего отца?

– Я там с отцом несколько раз был, – буркнул Соломон.

– Ты не понял Соломон, – заявил Корнелий. – Я прекрасно знаю что твой отец не вылезает с Цирцеи. А так же знаю что тебе не нравится Цирцея. Поэтому, если одна падла не перестанет дуть губы, она получит обушок в руки и будет сброшена в самую глубокую шахту на острове Цирцея.

– Ты обещал что позволишь мне рисовать, – напомнил Соломон.

– Угольком на каменной стене, – предложил Корнелий. – Ладно, хрен с тобой. Рисуй Князя Алексея. Но сам её понесёшь Полосатым. А меня нарисуй в форме Польского полковника. Соломон, какая тебе разница? Ты просто нарисуй. Нет. Русские не любят поляков. Рисуй меня в эсэсовской форме. Подожди за кисточку хвататься.

Корнелий начал вытаскивать из воздуха солдатские шинели, полушубки и каски. Посмотрев на Соломона, выглядывающего из груды одежды, Корнелий сыпанул ему на голову горсть немецких крестов и торжественно произнёс:

– Да прольётся золотой дождь на голову Соломона Либермана. И запомни, мой бородатый друг. Если мне не понравится фон на картине, то солнце ты будешь видишь лишь в полдень и из глубины колодца в котором будешь для своего доброго хозяина добывать золото и алмазы.

Польские Танцы

Хохмы не случилось, поскольку Гренада была по-польски консервативна и знала всех своих Принцев в лицо. Поэтому, как только Корнелий перешагнул портал, два Польских полицейских тут же начали скалить зубы, а один из них заявил:

– Форма бошей тебе лучше шла.

Корнелий не стал возражать, а перейдя в тело человека, на котором была надета эсэсовская форма и, вставив в глазницу монокль, попытался при помощи Прусского сленга построить двух нахалов. Но полицейские начали скалится ещё больше, а самый языкатый заявил:

– Не зря кацапы тебя Эсэсовцем прозвали.

– Это вы кацапы, – возразил Корнелий. – А где эта Польская свинья из Великопольска?

– Как всегда, – ответил один из полицейских. – Сидит в своей машине и ждёт истинных поляков.

– Как ему сегодня повезло, – произнёс Корнелий. – Сгною в Немецком раю, если хихикать будете. Вызовите его сюда. Скажите ему, что один настоящий поляк хочет получить прописку в Гренаде. Фацелия, я тебя запинаю ногами прямо здесь, если ты будешь торчать у меня за спиной.

Пока пан Томаш из Великополска, получив звонок от полицейского, ковылял от стоянки такси в здание терминала, Корнелий сменил тело человека на тело хелена и попытался перед зеркалом изменить черты лица. Но кроме как закрутить усы по-гусарски и вставить в глазницу монокль, ничем изменить черты лица было нельзя.

Но тому, кто до шестнадцати лет смотрел на людей снизу вверх, было не проблемой обмануть метрового роста волдыря. Главное было подойти к коротышке со спины и не смотреть ему прямо в глаза. Корнелий так и сделал, а когда пан Томаш повернулся, постарался как можно ближе к нему стоять, но при этом посмотрел на давящихся смехом полицейских и удивлённо спросил:

– Увы уверены, панове, что этот бородатый жид имеет отношение к полякам?

– Корнелий, мальчик мой, – произнёс пан Томаш. – Когда ты в следующий раз захочешь разыграть пана Томаша из Великопольска, то закажи мундир криворукому газетчику пану Циммеру.

– Пан Томаш, этот криворукий газетчик вас сейчас слышит, – сообщил Корнелий.

– Я ему об этом каждый день говорю, – буркнул пан Томаш, посмотрев на своего закадычного друга. – Но кажется ему это уже стало нравится.

Стоящий в толпе волдырей золотобородый волдырь, только возмущённо взмахнул руками и завёл шарманку про то что у пана Томаша руки ещё кривей.

– Ша, панове, – крикнул Эрик. – Я как бы тут пытаюсь спасти пару сотен поляков, а не слушать как Львовский таксист ругается с Краковским газетчиком. Пан Томаш, это вы можете туристам втирать про свой любимый город Великопольск, а не правнуку того кто депортировал из Львова несколько тысяч этнических поляков.

– Корнелий, мальчик мой, – произнёс пан Томаш. – Всех поляков что ты приведешь, мы примем. Но если ты ещё раз проведёшь поляков мимо Гренады, пан Томаш тебе больше руки не подаст.

– Пан Томаш мне её сроду не подавал, – напомнил Корнелий. – А за поляками и евреями сами поедете. Но прежде сошьёте мне две сотни Польских фуражек.

– Корнелий, мальчик мой, – подал голос пан Циммер. – Когда ты вырвешь язык своему болтливому псу, нам придётся думать что ты действительно хочешь помочь полякам, а не свалить на них свои проделки.

– Пан Циммер, вы что выдали свою внучку замуж за сына пана Томаша? – спросил Корнелий.

– Пусть пан Томаш и дальше об этом мечтает, – посоветовал пан Циммер.

– А ну тихо кацапы, – крикнул Корнелий. – Пан Циммер, там Северная Белоруссия, где местных поляков давно перетопили в болоте.

– Боши прокатятся до Львова и найдут с кого спросить за твои проделки, – возразил пан Томаш.

Натянув пану Циммеру фуражку Польского жандарма, а пану Томашу эсэсовскую каску, Корнелий приложил два пальца к своей фуражке и пожелал:

– Всех благ, панове. А две сотни комплектов формы Польских военных, вы мне пошьёте бесплатно.

– Корнелий, мальчик мой, – произнёс пан Циммер, убрав фуражку за спину. – Ты забыл что твой дед считает себя поляком.

– Пусть и дальше так считает, – заявил Корнелий, направившись к выходу из терминала.

Что бы там не орали два волдыря, но пан Томаш давно запродал свою душу угриману Князю Алексею Дунаеву, а пан Циммир смотрел в рот угриману Альфреду Медведеву. Но оба они боготворили Императора Альбиона. И если бы не приказ Императора Альбиона, Гренадские