— Герберту очень хочется съездить в Гамбург, — сказал Виктор. — На побывку только. Он, конечно, навестит бабушку.

— А как начальство?

— В том-то и дело. Это не так просто. Надо, чтобы кто-нибудь похлопотал за него.

— Мне бы тоже хотелось побывать в Гамбурге. Но полагаю, что с этим следует повременить.

— Плохо будет, если Герберт однажды возьмет да самовольно махнет в Гамбург.

— Ты считаешь, что он на это способен?

— Откровенно говоря, да. Он только о Гамбурге думает, и говорит, и грезит.

— Быть может, настанет день, когда мы, гамбуржцы, все поедем в свой родной город.

— Я собираюсь в Москву, — сказал Виктор.

— В Москву?.. Почему в Москву? Теперь твое место здесь.

— Ты забываешь, отец, что я солдат Советской Армии. Я хочу учиться в Москве. Когда чему-нибудь дельному обучусь, вернусь сюда. Может, мы тогда и у нас в Германии будем строить социализм.

Вальтер Брентен молчал. Сын его уже не ребенок. У него своя воля, и он знает чего хочет. Отца даже радовала решительность, с какой Виктор определял свой жизненный путь.

— На какие средства ты будешь учиться? — спросил он.

— Студентам дают стипендии.

— Ты, правда, советский солдат, но по рождению ты немец. Этого нельзя забывать.

— На поступление в высшую школу и на стипендию мне дадут разрешение. Я выяснял это.

— Вот как! Стало быть, ты уже выяснял? И ответ тоже есть?

— Есть. Положительный. Я подал рапорт о демобилизации. Как только будет решение, выеду в Москву.

«Чертовски самостоятелен мальчик! — думал Вальтер. — Об учебе и поездке в Москву говорит как о самой обыденной вещи на свете… Когда я собирался в Москву, я долгие дни жил как в лихорадке, а был я тогда чуть не вдвое старше его. Едва достигнув совершеннолетия, мальчуган, даже не посоветовавшись, сам решает продолжать образование. Собирается учиться в Москве, как будто это самое простое дело. Он красноармеец, на груди у него орден Красной Звезды, и говорит он не «хотелось бы», а «хочу».

— Желаю тебе успеха, Виктор. И если тебе понадобится моя помощь, знай, я с радостью окажу ее тебе.

— Спасибо, отец, думаю, что мне не придется прибегать к твоей помощи.

VI

Вальтер Брентен на два дня задержался в Потсдаме: не представлялось оказии вернуться в Берлин. В городе царило какое-то возбуждение. На улицах появилось множество офицеров из высшего командного состава, и не только Советской Армии, но и союзных — американской и английской. Носились самые разнообразные слухи. Говорили, что в Берлине ожидается встреча Черчилля с новым президентом Соединенных Штатов. Рузвельт скончался несколько недель назад, и американские миллионеры-монополисты, враги своего народа, ненавидевшие Рузвельта, тайно ликовали.

Улицы города утопали в жгучих лучах солнца. Воздух был недвижим. Люди стонали от жары. Вечерами по широким чудесным аллеям парка, заложенного несколько веков назад прусскими королями, гуляло множество народу. Потсдамцы радовались, что зажигательные и фугасные бомбы, обратившие в прах половину этой старинной резиденции прусских королей, пощадили большую часть деревьев и другой растительности. Вековые буки, вязы, каштаны стояли в своем зеленом наряде. А вдоль парковых дорожек и на клумбах цвели яркие весенние цветы — тюльпаны и анемоны. Здесь, вдали от развалин, среди зелени и цветов, люди старались хотя бы на час забыть о войне и ее последствиях, немножко отдохнуть.

Среди гуляющих по парковым дорожкам Сан-Суси был и Вальтер со своим сыном. Виктор сказал отцу, что в Москву он уедет, по-видимому, скоро, и они не знали, удастся ли им до его отъезда еще раз повидаться.

Вальтер все-таки был доволен, что сын его едет учиться. Да к тому же еще в Москву. Ему хотелось сказать Виктору несколько добрых напутственных слов. Он вспомнил их вчерашний разговор.

— Я знаю, Виктор, что тебе многое пришлось пережить. И, конечно, немало ужасного. Военное время — это ненормальное время. Ты видел, конечно, великое в людях, но видел и ничтожное. Кому привелось идти с ними месяцы и годы сквозь грязь и подлость, опасности, кровь, смерть, тот видел людей в их неприкрытой, оголенной сущности и вряд ли сохранил еще какие-нибудь иллюзии. Но лихая година миновала. И было бы большой ошибкой, Виктор, строить свою философию на этом опыте военных лет.

Виктор сказал с улыбкой:

— Мне очень интересно, папа, куда ты клонишь.

— Сейчас увидишь, сынок, — ответил Вальтер. — Есть люди, которые утверждают, что только на войне проявляется величие человека. И если не величие, то, по крайней мере, все высокое и благородное, на что человек способен. Я уж не говорю о том, что такие люди не делают различия между войнами и кричат «да здравствует война!» ради самой войны. Подобные крикуны никогда не переведутся. А между тем со времен Гомера, и, несомненно, с еще более ранних, лучшие люди уже указывали не только на безумие и преступность захватнических войн, но и различали войны по их целям.

— Ты, кажется, читаешь мне лекцию?

— А если и так? — ответил Вальтер. — Тебе еще немало лекций придется прослушать.

— Еще бы, — рассмеялся Виктор. — Иначе почему бы я так стремился учиться?

— Мне особенно хотелось бы, чтобы ты запомнил, сынок, вот что: вопреки всему, что тебе пришлось испытать, не думай плохо о людях. Не любя людей, нельзя среди них жить. И, уж конечно, нельзя создать для них что-либо большое. Отдельные люди могут заблуждаться, могут позорно вести себя, могут стать наймитами, презренными исполнителями преступных замыслов, и каждый честный человек должен беспощадно бороться с ними, карать их. Но народ в целом не может быть ни презренным, ни преступным. А что касается твоего народа, то за него и ты несешь свою долю ответственности. Можно сделать попытку уклониться от этой ответственности. Можно переменить подданство, даже присвоить себе новые имя и фамилию. Но все это только для внешнего мира. Самого себя долго обманывать не удастся.

— Я понял, папа, что ты хочешь сказать мне! — воскликнул Виктор. — Если я уезжаю в Москву учиться, это вовсе не значит, что я оставляю свой народ. Я вернусь, но только чему-то выучившись. А где, скажи, можно получить более широкое образование, более глубокие знания, чем в Москве? Поучусь, наберусь знаний, вот тогда и приеду. Я не забыл, что я немец. Откровенно говоря, верноподданных немцев терпеть не могу. Но я люблю немцев, которые чтят лучших сынов своего народа и стремятся быть достойными их. Эти немцы станут свободными, гордыми, большими людьми. Их я уже сейчас люблю.

Волна горячей радости прилила к сердцу Вальтера Брентена. Никогда он не был так горд своим сыном, как в это